Правила подводной охоты

— Так не бывает, — ответил я. — Есть закон, по которому на одну базу распределяют не меньше двух курсантов из одного отделения.

— Точно?

— Точно, — подтвердил я. — Толик разведал, когда дежурил по штабу.

Бритва скользнула по шее еще несколькими скребущими движениями, после чего Пас отошел на шаг и придирчиво оглядел дело рук своих.

— Кривовато, — признался он.

— Да ладно, — меня утомила неудобная поза. — Главное, чтобы Ушан не цеплялся.

— Очень криво, — вздохнул Пас.

Это меня насторожило. Я попробовал оглядеть затылок в зеркало, но подробностей видно не было.

— Сейчас, подожди, — дрогнувшими губами попросил меня Пас и скрылся за дверью.

Я попробовал ощупать кантик, но ничего ужасного не обнаружил. Через минуту Пас вернулся и протянул мне компактное бритвенное зеркальце. Через него я без труда разглядел отражение собственного затылка в большом зеркале.

— Фу, напугал, — улыбнулся я. — Ну, слева чуть подровняй, и будет нормально.

— Ты не сердишься? — повеселел Пас.

— С чего бы? Равняй поскорее.

Конечно, руки у него были кривые, нечего сказать — другой справился бы со столь простой задачей и быстрее и лучше. Но у меня не было альтернативы. Пас высунул язык от усердия и поскреб бритвой левую часть моего затылка. Кожу начало пощипывать от раздражения.

— Что-то не очень хорошо получается, — вздохнул он.

Я взял с полочки зеркальце и осмотрел работу — теперь левая часть кантика оказалась выше правой.

— Не расстраивайся. — Я постарался сдержать растущее бешенство. — Еще справа сними. Только чуть-чуть.

Так он ровнял меня минут пять, при этом линия волос на моем затылке стремительно поднималась, пока не достигла критической отметки.

— Стой! — я вырвал бритву из его руки. — Чтоб тебя!

Мой затылок был похож на синий подбородок лежачего больного, которого бреют раз в три дня. Кантик проходил по уровню верхней кромки ушей.

— Извини, — Пас опустил глаза.

— Катись отсюда! — В отчаянии я был готов наброситься на него с кулаками.

Он вырвал из моей руки зеркальце и скрылся за дверью. Я обреченно ощупал колкую щетину на затылке, и жизнь показалась мне прожитой зря. Это же надо! Ведь сегодня торжественный выпуск и отъезд на базу, а вид у меня такой, что рыбы засмеют. Мне пришлось потереть нос, чтобы не пустить слезу.

— Строиться на завтрак! — взревел на плацу Ушан.

Я сунул бритву в карман новых брюк и выбрался из жилого корпуса в прозрачный утренний воздух.

— Раз, два, три, — считал командир, отбивая такт левой ногой.

На счет «десять» всему отделению надлежало стоять по ранжиру, то есть по росту. Я занял привычное место и тут же услышал хихиканье за спиной.

— Десять!

Мы замерли, вытянувшись по стойке «смирно». Я почти физически ощущал, как шесть пар глаз буравят мой до неприличия обнаженный затылок. Наконец Влад не выдержал и фыркнул. От стыда и злобы кровь ударила мне в голову.

— Отставить смех! — рявнул Ушан. — На камбуз шагом марш!

Мы тронулись. Командир остался на месте, по обыкновению пропуская колонну вперед, а я, стиснув зубы, ждал, когда он заметит изменения в моей прическе.

— Стой! Раз, два, — наконец остановил нас Ушан. В его голосе слышалось плохо скрытое удивление. — Савельев! — окликнул меня командир.

— Я! — вырвался из моей глотки уставной ответ.

— Тебе что было приказано?

— Подровнять кантик! — отрапортовал я.

— А ты что сделал? У тебя голова теперь на небритую жопу похожа!

Отделение грохнуло смехом.

Честно говоря, в тот момент я бы очень обрадовался, если бы провалился сквозь землю.

— Ладно, — Ушан насмешливо сощурился мне в лицо. — После завтрака разберемся. Отставить смешки! Отделение! Шагом марш!

Колонна тронулась с места. Я шагал, еле сдерживая слезы стыда и отчаяния.

По уставу в день торжественного выпуска завтрак и обед должны содержать праздничные элементы — шоколад, конфеты, фрукты и сладкие булочки. Но главным праздничным блюдом, которое обсмаковала вся учебка, была, конечно, моя полувыбритая голова. Мне кусок не лез в горло, но встать и выйти с камбуза я не мог. Ушан делал вид, что не замечает всеобщего воодушевления, хотя его эпитет, охарактеризовавший мою прическу перед строем, моментально сделался крылатой фразой и с хохотом передавался из уст в уста.

Ребята, которые за два года стали казаться мне друзьями, превратились в толпу, живущую по своим, не вполне человеческим законам. Я заметил, что многие смеялись не от веселья, а от страха выпасть за пределы общей эмоции, ведь любой сочувствующий моментально оказался бы на моем месте. Но были и те, кто получал удовольствие от чужой беды. Кто-то из них, как бы невзначай, заехал мне половником по затылку.

Захотелось вскочить, схватить обидчика за грудки и шарахнуть лицом о стол, так, чтобы тарелки полетели на пол. Я знал, что накопившейся во мне ярости хватит на расправу с десятком самых горячих голов, а остальные не сунутся, опасаясь быть отчисленными. Но в то же время мне было ясно, что такая победа обернется для меня поражением. Хотя бы потому, что первым отчислят меня самого.