Жить в Майами означало на своем горьком опыте убедиться, что наша планета отнюдь не цитадель человечества, а царство насекомых, в нескончаемой войне с которыми люди несут поражение за поражением. В битве с ними ты заранее знаешь, что обречен вести лишь оборонительные действия, и остается лишь эту оборону укреплять — делать все возможное, чтобы отстоять свои окопы. Если бы я пошла по пути первого этажа, прислушавшись к последнему слову градостроительства, то накрывать на стол и стелить постель мне нужно было бы сразу на армию шестиногих гостей.
Мы переехали в новую квартиру весной, а теперь стояла уже середина лета — самая «насекомистая» в Южной Флориде пора. Лето в том году выдалось особенно дождливым, с тропическими грозовыми облаками и ведрами воды с регулярностью не менее одного раза в сутки. В такую погоду все живое бежит под крышу укрыться от буйства стихий, и насекомые были не исключением.
Двенадцатый этаж немало способствовал тому, чтобы держать «диких» обитателей квартиры под контролем, но были среди них и отчаянные души, которых этаж не пугал. Самыми отъявленными среди них были мухи — огромные, как ноготь на большом пальце, и назойливые до исступления.
Памятуя о Гомере, я возвела открытие и закрытие балконных дверей в своего рода культ, но, как бы быстро я ни задвигала за собой дверь, мухи оказывались проворнее. Однако если мне бесконечный поток мух грозил испортить всю радость от новой квартиры, то Гомер принял их едва ли не с распростертыми объятиями. После того как все коробки были распакованы и отправлены на мусорку, он больше не мог совершать успешные лобовые атаки на Скарлетт и Вашти. Прилет мух раскрывал для него новые охотничьи горизонты, что было весьма кстати ввиду пассивности Вашти и презрения Скарлетт.
Свою первую муху Гомер поймал через несколько месяцев после нашего переезда. Дело было в гостиной. Я как раз раскладывала по полкам новые книги, когда послышалось громкое злое жужжание откуда-то сбоку на уровне моей головы. Обернувшись, я увидела своих кошек: они выстроились в шеренгу и медленно подкрадывались к мухе, которая вальяжно описывала сложные зигзаги футах в пяти над полом.
Гомер напрягся, его голова задвигалась замысловатой восьмеркой в унисон прерывистому жужжанию. Уши стояли торчком. Мельком взглянув на Скарлетт и Вашти, я увидела, что и у них зрачки расширились настолько, что казалось, будто сами глаза их состоят из сплошных зрачков. Две пары глаз неотрывно следили за мухой. Казалось, они выбирали момент для прыжка, но, пока они думали, Гомер без предупреждения взмыл в воздух. Как в замедленной съемке, я увидела, что он подымается все выше, вот и голова его выше моей, а тело изогнулось изящной дугой. На мгновение он завис в воздухе, словно гимнаст перед соскоком на помост, а затем раздалось щелканье челюстей. Еще один миг — и он мягко приземлился на задние лапки, еще один — и он сидел на корточках.
Жужжание прекратилось. Муха исчезла.
— О боже! — невольно вскрикнула я. Даже Скарлетт и Вашти недоверчиво моргнули все еще расширенными зрачками.
Единственный, кого не удивило происходящее, был сам Гомер. Его челюсти лихорадочно работали, пережевывая добычу. Он чем-то напоминал ребенка, которого внезапно угостили ириской, и все, что ему теперь остается, — быстрее ее проглотить. Что делать с пойманной мухой, Гомер, похоже, не знал. Поднявшись в воздух, он, возможно, и сам не ожидал, что так удивит всех. Но мухе удивляться уже не приходилось.
Первое, что я сделала при переезде, — купила хлопушки и липкую ленту для мух, но воспользоваться ими мне так и не пришлось — они остались нетронутыми собирать пыль в кухонном шкафу. У меня не хватило духа лишить Гомера того, что вскоре стало его излюбленным занятием. Но и, по правде сказать, мои собственные усилия по контролю за мухонаселением по зрелому размышлению показались мне излишними.
Поимку мух Гомер превратил в целое искусство. Непрерывно оттачивая мастерство, он не ограничивался одним стилем и смело экспериментировал в области стратегии, что иногда было данью необходимости, а порой просто спасало от скуки. Иногда он пружиной подлетал в воздух, как это было в первый раз, но не щелкал зубами, а молотил лапками в воздухе, как отчаянный пловец, что выгребает по-собачьи, сбивая муху то ли лапой, то ли воздушной волной. А когда она вновь собиралась взлететь, он вначале отступал на несколько шажков, а затем прыгал на звук. Иногда он загонял муху на балконную дверь, вынуждая ее колотиться в стекло, а затем, накрыв лапкой, завозил в угол и держал там, пока насекомое не переставало подавать признаки жизни. Если муха приземлялась на стену за диваном, Гомер взбирался на спинку и, поднявшись на задние лапки, одним молниеносным движением передней лапки прихлопывал муху прямо к стене. Затем он осторожно приподымал лапку, оставляя зазор, чтобы прошла одна голова, и муха отправлялась в рот.