Правило крысолова

Здесь еще надо учитывать особенности тормозной психологии всадника, потому что уж если мужчина приостановит свой танк, то потом никогда не сознается сам себе в разочаровании, постигшем его при дальнейшем спокойном разглядывании объекта или при обсуждении условий передвижения. То есть затормозивший мужчина в девяносто пяти случаях из ста не рванет внезапно с места, удирая, если путешественница вблизи покажется ему опасной или не такой привлекательной, как на ходу.

Итак. Холодный предрассветный сумрак, дорога, редкие автомобили, более частые грузовики, две телеги и один трактор, выпустивший в меня чудовищный выхлоп, который медленно растаял черным драконом, соприкоснувшись с рассветной молочной моросью. Я представила себе условного мужчину в «танке», с трудом борющегося с дремотой под громкий хриплый вой музыки, или, наоборот, возбужденного выигрышем (проигрышем), удачной (неудачной) сделкой, неожиданной встречей, трагическим прощанием, срочным вызовом, или просто любителя рвануть двести двадцать по утреннему шоссе. А когда представила, осмотрелась в поисках подручного материала. Из ярких цветов вдоль дороги осталась только желтая сурепка, забывшая почему-то, что осень – пора разбрасывания семян и высыхания. Длинные колоски травы, осыпающиеся при малейшем прикосновении, тоже сойдут. Минут через десять я стала лицом против движения и сосредоточенно занялась изготовлением веночка из сорванных растений.

Сразу же остановился грузовик, но в грузовики я не сажусь – на ходу в случае чего не выпрыгнешь. Покачала головой, не отрываясь от плетения венка. Главное – максимум сосредоточенности. Вот этот колосок оказался с корнем, пока я отгрызала зубами осыпающийся землей кончик, притормозил вполне приличный «Москвич» последней модели, и глаза у шофера были такие заинтересованные-заинтересованные. Изучив с полминуты мою технику плетения венка, он открыл дверцу:

– Это ты, девочка?

Тут я подумала, что я – точно не я. Какая девочка? Я лечу в Германию на самолете, мне сорок три года, разведена, имею взрослую самостоятельную дочь, которая шляется где-то по шоссе.

– Ладно, садись.

Минут десять проехали молча. Потом он вдруг говорит:

– Сегодня ты оделась потеплей.

На это мне сказать было нечего.

– И правильно сделала, молодец, – продолжил шофер, кивком подтверждая похвалу, – негоже в летнем платьице голосовать на дороге в такую погоду. Маму нашла? – вдруг спросил он, не отрывая глаз от дороги.

Я подумала, как там, кстати, мамочка, в парике, моем свитере, моих джинсах и с моим именем в документе, удостоверяющем личность?

– Помнишь меня? Я подвозил тебя уже три раза, – продолжил мужчина, – ты садишься у кладбища, а сегодня вышла у деревни. Ты ее нашла?

Покосившись, разглядываю водителя. Средней упитанности, руки тяжелые, подбородок волевой, нос широкий, тот глаз, который мне виден, – голубой.

– Ты живешь на кладбище? – не унимается он.

Закрываю глаза. Неужели я попала на «психа в танке»? По сведениям бабушки, таких мужчин из всего количества всадников приблизительно от восьми до двенадцати процентов. Монотонным голосом, выдерживая долгие паузы между словами, не открывая глаз, начинаю объяснения, постепенно сводя их к зловещему вою:

– Я живу на старом кладбище в старом гробу под покосившимся крестом. По ночам я выхожу из могилы, собираю у всех памятников цветы, плету венки. На кого я положу свой венок, то и будет моим су-у-уженым!

При попытке напялить сплетенный только что венок на голову водителя я чудом осталась жива. Потому что побледневший мужчина резко затормозил, нас вынесло на встречную полосу, вот я уже вцепилась в руль и пытаюсь выправить колеса, мужчина рядом кричит и матерится, я тоже кричу, чтобы он заткнулся, и давлю на тормоз поверх его ноги. Не знаю, что его успокоило, моя ругань или физическое присутствие моей кроссовки на его ботинке, так или иначе, но мы остановились, не свалившись в кювет. В нагрянувшей тишине, тяжело дыша, разглядываем друг друга.

– Извините, – решаюсь я. – Сами виноваты, пристали с этим кладбищем!

Мужчина нервно закуривает.

– Тебе куда надо вообще? – спрашивает он после второй затяжки. Странно, он совсем не злится. Выглядит удивленным, даже покорным, а злости нет.

– В Москву.

– Ну, в Москву так в Москву. – Он осторожно берет с места. Руки уже не дрожат.

Я жду.

– Понимаешь, – начал он метров через двести, – тут такое дело… Я экспедитором работаю, и, как еду по Ленинградке, стала ко мне уже с неделю подсаживаться девочка у кладбища. Куда едет? Туда – показывает пальцем. Маму ищет. Мама, говорит, потерялась, я ее ищу. То в одном месте попросит высадить, то в другом. Я уже еду и высматриваю ее. Платьице одно и то же. Волосики белые, как у тебя, только иногда выпачканы землей… вот тут. – Водитель трогает висок.

Я изо всех сил стараюсь сохранить серьезное выражение лица.

– А на прошлой неделе ночью было до нуля, я как ее увидел, елки-палки, в платьице! Предложил телогрейку, не взяла.