Правило крысолова

Бабушка стояла с керосиновой лампой у могилы Ханны, рядом с нею стояла женщина в белой меховой накидке, они о чем-то тихо говорили и смеялись, и когда женщина закидывала голову к небу, на ее шее становилась заметной черная полоса, и только я подумала, что надо бы спрятаться, как она подняла руку и, помахала в мою сторону. И я не потеряла сознания, пока не увидела, что еще от нескольких могил мне машут женщины, а одна — так вообще в латах и шлеме, и свет луны поглощается этим шлемом, как чистый дождь застывшей поверхностью холодного озера…

* * *

Бабушка стоит надо мной, согнувшись, упираясь в колени руками, свет от лампы рядом на замерзшей траве — желтый теплый кружок, и это радует, оказывается, я не переношу свечения полированного металла.

— Зачем ты тут? — удивляется бабушка.

— Я тебя искала… Я испугалась, что тебя нет.

— Вставай, у нас мало времени.

— Да. — Я оглядываюсь. — В этом месте времени вообще нет. Оно отсутствует как таковое.

Мы идем по дороге, обнявшись, и лампа освещает нам путь, ветер утих, где-то далеко звонит колокол — в холоде ночи его звук долгий и чистый, как будто только для нас двоих на земле. И бабушка спрашивает:

— Ты все узнала?

— Все.

— Тебе нужно спрятаться, а то ты совсем ослабла.

И мы спрятались вместе под шерстяным верблюжьим одеялом часа на четыре, и я держала ее за руку, и поэтому услышала, как она потихоньку встает, и пошла за нею на кухню, подсмотрела, как она готовит чай, и успела пройти в комнату Питера до того, как бабушка начала собирать на подносе чашки, и легла на его кровать, и дождалась шарканья по ступенькам шлепанцев (из шкуры козы, мехом внутрь) и испуганного вскрика в комнате.

И тогда я встала и опрокинула чашки, и чай вылился на пол, и бабушка села в кресло и застонала, покачиваясь, и я сказала, что дедушка Пит поехал кататься на своем старом автомобиле. Один. И бабушка велела:

— Тебе необходимо срочно выйти замуж. Сможешь до субботы?

От лужи на полу пахло миндалем и чуть-чуть спермой. Это и есть запах цианида? Цианидом опрыскивают осиные гнезда… Я не была в тот момент уверена, что мне нужно срываться с места и бежать искать подходящего мужа. Но бабушка придерживалась другого мнения:

— Жена Латова написала много заявлений, обошла все инстанции и собирается забрать мальчика. Главный ее козырь — ты не замужем. Одиноким редко разрешают усыновление, а уж двоих сразу…

— Успею, — говорю я. — До субботы — успею. Собирайся.

— Куда? — спрашивает бабушка бесцветно.

— Поедем к детям, они в маминой квартире с Лаврушкой.

— Я не могу пока к детям, можно я побуду у тебя? Пару дней.

— Конечно. Там твое сердце как раз тренирует выздоровевшие крылья.

Мы одеваемся, не спеша обходим дом. К утру подморозило. Бабушка запирает двери и выключает фонарь над крыльцом. После его света стало совсем темно, и я с ходу ударилась обо что-то, напоминающее кол.

— Что-то торчит из земли, — предупредила я бабушку сзади.

Она отодвинула меня в сторону. Вдвоем несколько минут мы рассматриваем, что это, пока в порыве узнавания не хватаемся за руки.

Сбоку от тропинки из земли торчит под углом копье. Его наконечник ушел в землю сантиметров на тридцать, и это кажется мне фантастически невероятным, учитывая вес и длину копья. Пока я с натугой пытаюсь не то что вытащить — хотя бы его расшатать, бабушка отмеряет шагами расстояние, уходя в глубь сада. Она находит место, откуда Питер его метнул, и зовет меня, показывая примятую кругом траву в проталинах вчерашнего снега. И следы, уходящие потом к гаражу. Бабушка приседает и закрывает ладонями один след. Когда она убирает руки, отпечатка на корке льда нет, остался только теплый след ее ладоней — заснувшая до весны трава.

* * *

Утром я отвезла Антона в колледж и сдала его дежурному учителю. Лора ждала на улице. Она сказала, что от школ любого направления и уровня ее начинает сразу же тошнить. Еще она сказала, что лучшее воспитание и образование — монастырское. Потом она долго упивалась всякими нагрянувшими на нее идеями о внедрении повсеместного церковно-приходского и монастырского образования, поскольку именно при монастырях, по ее мнению, растущий организм может познать одновременно и близость к природе, и обреченность одиночества, и необходимость послушания и противления насилию одновременно. Когда она перешла к обсуждению особенностей религиозного онанизма Достоевского в его романе “Братья Карамазовы”, я переполнилась ею, как только что выловленный утопленник водой и тиной.

— Скажи, что я тебя достала, что я несу всякую чушь, что лучше мне заткнуться, пока окружающие не повесились от тоски, — вдруг завелась она. Вероятно, выражение моего лица не оставляло никаких сомнений в отношении моего самочувствия.

— Напиши мне письмо, — предложила я. — Мне очень интересно все про Ивана Карамазова, напиши это на бумаге.

— Письмо? Зачем, я же рядом!