Правительницы России

Возвратившись в Петербург, активные участники переворота с немалым удивлением стали узнавать о том, чего они и не подозревали. Если только за сутки перед тем такая близкая Екатерине наперсница, как Дашкова, с изумлением узнала, что Григорий Орлов является любовником императрицы, то что можно было ожидать от других придворных, стоявших намного дальше от императрицы, чем Екатерина Романовна?

Многие были поражены, когда в первый же день увидели на Григории Орлове генеральский мундир, украшенный красно-жёлтой лентой ордена Александра Невского и усыпанную бриллиантами шпагу. Новые знаки отличия были и на других участниках «революции», как сразу же стали называть переворот.

Алексей Орлов уже 29 июня был произведён в секунд-майоры Преображенского полка, но самые главные награды ждали всех пятерых братьев, включая и Владимира, не принимавшего ни малейшего участия в перевороте, в дни предстоящих коронационных торжеств, главным распорядителем которых был назначен Григорий Орлов. Фёдор Орлов стал капитаном Семёновского полка, Иван, почти ничего не сделавший для победы Екатерины, получил чин капитана, а вскоре, выйдя в отставку, и ежегодную пожизненную пенсию в двадцать тысяч рублей.

Награждены были и другие участники переворота, правда, это произошло чуть позже — 3 августа 1762 года, когда страсти немного улеглись и Екатерина могла отметить героев революции, учитывая не только их истинную роль в событиях, но и то, как они показали себя в первый месяц после одержанной победы.

Одним из главных вопросов, возникших перед Екатериной в эти дни, был вопрос о судьбе свергнутого императора. В дни подготовки переворота почти все были согласны с тем, что Петра надлежит заточить в крепость. Наиболее подходящей крепостью заговорщики считали Шлиссельбург. Скорее всего срабатывала историческая аналогия: в Шлиссельбурге вот уже шесть лет сидел несчастный Иван Антонович Брауншвейгский, почему бы не поместить рядом с ним и Петра Фёдоровича Голштинского?

Более того, 28 июня в Шлиссельбург был послан генерал-майор Савин с приказом устроить помещения для приёма нового узника. Савин уже приехал в Шлиссельбург, как получил новый приказ, посланный ему вдогонку из Петергофа и датированный 29 июня, в котором ему предписывалось вывезти из Шлиссельбурга в Кексгольм Ивана Антоновича, а в Шлиссельбурге подготовить лучшие покои. Для кого они предназначались, в приказе не говорилось, но двух мнений на этот счёт быть не могло.

Идея заточения Петра Фёдоровича в Шлиссельбург была жива по крайней мере до 2 июля, именно тогда поручик Плещеев повёз туда некоторые вещи.

После 2 июля эта идея, по-видимому, уступила место другой, но вслух о ней не говорили, хотя многие участники переворота отлично понимали, что лучше всего было бы, если бы Петра не стало. Об убийстве никто не заикался, а вот мысль э желательности естественной, ненасильственной смерти буквально носилась в воздухе, и люди из ближайшего окружения Екатерины не могли не ощущать этого...

В Ропше в первую ночь Пётр долго и тихо плакал, по-детски жалея себя, досадуя, что лежит не в своей постели, а в новой, жёсткой и неудобной, почти арестантской, что нет с ним любимой собаки, нет арапа-карлы Нарцисса, нет доктора, нет камердинера. Он ворочался без сна чуть ли не до утра, а проснувшись около полудня, попросил перо, чернил, бумаги и написал своей жене, чтобы всё это прислали к нему, и, кроме того, попросил прислать ещё любимую скрипку, от звуков которой Екатерина не находила себе места, когда Пётр Фёдорович пытался играть в соседнем с её спальней покое.

В тот же день, в воскресенье 30 июня, Екатерина написала В. И. Суворову, чтобы он отыскал среди пленных, взятых в Ораниенбауме, «лекаря Лидерса, да арапа Нарцыся, да обер-камердинера Тимлера; да велите им брать с собою скрипицу бывшего государя, его мопсика-собаку; да на тамошние конюшни кареты и лошадей отправьте их сюда скорее...»

1 июля Алексей Орлов даже играл с Петром в карты и одолжил бывшему императору несколько червонцев, заверив, что распорядится дать ему любую сумму. Но карты картами, а всё прочее выглядело очень уж непривлекательно: уже 30 июня Пётр почувствовал приближение болезни, а в ночь на 1 июля не на шутку заболел.

Об этих днях повествуют три его записки, отправленные Екатерине. Письменных ответов на них нет, — по-видимому, свои ответы ропшинскому узнику Екатерина передавала устно.

А вот записки Петра Фёдоровича сохранились. Они приводятся здесь полностью.