Правительницы России

Отряд Шляйница мчался через пустые имения, не встречая никого, кроме лесорубов, углежогов да хуторян-пахарей.

А в Туров со всех концов Великого Литовского княжества и из многих порубежных государств мчались гонцы и послы: с письмами, грамотами, посулами помощи. Все враги Речи Посполитой с надеждой воззрились на Туров, где внезапно закипели такие страсти — не приведи Господь!

Среди прочих именитых гостей наборзе примчался и посол Сигизмунда Казимировича — королевский дворянин Ян Костевич, муж смелый, прямой, однако же не весьма далёкий умом.

Едва ли не с седла стал требовать свидания с Михаилом Львовичем, напирая на то, что он — посол самого короля.

Брат Михаила Львовича — Иван, из-за скуластости и узкоглазия прозванный Мамаем, втолковывал простодушному Яну, как если бы тот был не королевский посол, а недоросль из лесной деревни:

   — Ты, Ян, пойми: Михаил Львович — божьей милостью урождённый князь и благородством не уступит твоему королю. И он ныне в своём панстве государь. И ты у него не один таков. Ждут его лицо, видать, многие послы: и от крымского царя, и от царя московского, и от многих иных властителей доброродные люди.

Ян Костевич кричал попросту:

   — Ты, Мамай, брата своего с королём не равняй! И меня с иными послами не путай! Я от его милости Сигизмунда Казимировича с любовью и миром, а с чем иные люди сюда понаехали, того я не знаю!

Иван снова повторял пану Яну то же самое. Костевич твердил своё.

Ни о чём не договорившись, разобиженный вконец пан Костевич съехал со двора и стал ждать.

Михаил Львович, собрав самых ближних — братьев Василия да Ивана, князей Жижемских и Озерецких, зятя своего Якуба Ивашенцева, — говорил раздумчиво:

   — Послов в Туров понаехало довольно. Однако же, господа, посол — не полк и не тумен: в поле с ним не выйдешь. А когда обещанные царём и ханом войска поспеют, того я не ведаю. И потому сейчас надобно нам ждать и с Сигизмундом сколь можно долго большой брани не затевать. Ежели король нас упредит и выйдет против нас со всеми силами, то мы войну проиграем, не начав. И потому, говорю вам снова, сейчас главное не озлоблять короля напрасно и не ввязываться в войну с ним, прежде чем соберём все наши силы воедино.

А с Яном Костевичем завтра с утра я начну переговаривать о мире и ждать своего часа.

   — Верно говоришь, брат, верно, — первым откликнулся Василий, остальные загомонили, соглашаясь.

Вдруг в дверь покоя постучали. Михаил Львович, недоумевая, приподнял брови: строго велел никого к нему не впускать, и любому, кто бы он ни был, — ждать конца совета.

Подумав немного, никому не велел спросить, кто там — за дверью. Встал сам и грузно, неспешно, пошёл к двери. Чуть приоткрыв, глянул в соседний покой. У порога стоял Пиколка — грязный, потный, худой. Видно было, что скакал напролёт дни и ночи.

Наклонившись к уху Николки, Глинский спросил еле слышно:

   — Чего стряслось?

Николка выдохнул хриплым шёпотом:

   — Христофор Заберезинского убил.

Михаил Львович на мгновение припал головой к дверной притолоке, закрыл глаза. Выдохнул глухо:

   — Иди, Николка, ступай, отдохни с дороги.

Закрыв дверь, Михаил Львович неспешно прошёл на своё место. Сел, сложив на краю стола большие сильные руки. Сказал тихо:

   — За минуту меняется судьба человека и даже целого государства. Минуту назад выходил я отсюда мироносцем, вернулся непримиримым воителем. Надобно всем нам думать теперь о войне скорой и беспощадной.

   — Что случилось?! О чём узнал, Михайла Львович?! Что сталося?! — наперебой заговорили собравшиеся.

Михаил Львович думал: «Сказать или нет?» Решил — скажу. Всё одно — самое большее завтра утром об этом будут знать все.

   — Убили Заберезинского, — сказал Глинский твёрдо и громко. — Теперь скорой войны не миновать. Не простит мне этого король. Хотя, видит Бог, смерти Яна Юрьевича я не хотел.

И, встав, махнул рукой — идите, мол, потом призову.

И начал Михаил Львович — который уж раз в жизни — великий и неустанный ратный труд. Заканчивая дело, тут же брался за второе, продолжая третье и пятое, и десятое. Между делами ежечасно укреплял дух своих сообщников, показывая им, сколь много союзных государей шлют своих послов к нему в Туров.

Особенно же пышно принимал Глинский московского посла Никиту Семёновича Моклокова — Губу.

Никита Семёнович за пиршественным столом сидел по правую руку от хозяина. Брал яства с одного с Глинским блюда. Когда что-нибудь говорил, хозяин почтительно замолкал. Моклоков же, поднаторевший в посольствах умелец, басил, скромно опустив очи:

   — То не мне, малому человечишке, честь, то пресветлому моему государю Василию Ивановичу честь. И за то тебе, князь Михаил Львович, государь мой воздаст сторицею. И если ты, и братие твоя, и все православные христиане из Литовской земли, под его высокую государеву руку пойти захотите, то он, государь Василий Иванович, милость вам окажет и вас, православных христиан, под его высокую руку принять повелит.

Глинский в ответ благодарил за честь, заверяя в верности прародительской православной апостольской вере, но о переходе под высокую государеву руку пока что ничего не говорил.