Правнук брандмейстера Серафима

Однако стоило шагнуть в спасительную тень, как его окатило ледяной волной, сырой, затхлой, как из погреба. Тень пробирала лютым холодом, словно пила из него последние силы. Сначала показалось, что у него начался очередной приступ, но едва он вышел на солнце, как тяжесть в теле исчезла. Испуганные женщины бросились следом, вздрагивая и кутаясь в полосатые сари.

Только теперь Антар обратил внимание, что встретившиеся им по дороге люди ведут себя странно. Вместо того чтобы укрыться в тени, все они жались к солнечной стороне, и на их потных лицах читались страх и растерянность. Происходило что-то нехорошее. Сначала неожиданная ссора Сати и Кумари, которые в друг друге души не чаяли. Теперь – эти зловещие тени.

Проклятый день!

У него за спиной заворочался, забормотал уставший Викрам, и Антар сбился с мысли.

– Сейчас, сейчас! – успокоил он старика. – Потерпи, Викрам-баба, немного осталось!

Как и многие старые люди, бывший деревенский учитель Викрам приехал в Варанаси умереть, а его дочь с невесткой отправились вместе с ним, чтобы исполнить семейный долг – дождаться смерти Викрама и предать отцовское тело священному огню.

Приехав в Варанаси, они тоже оказались в Доме спасения, где селили умирающих. Каждый день Сати клала у изголовья отца священную книгу «Рамаяна», и они с Кумари терпеливо ждали, когда Великий Шива явится к умирающему и шепнет на ухо имя Рамы. Имя позволит душе Викрама освободиться от череды перерождений. Однако Шива все не приходил, и смерть не спешила дарить несчастному старику спасение. Через две недели их вежливо попросили съехать.

С тех пор все они жили в Варанаси почти год, перебираясь из одного приюта в другой. Викрам не мог ходить, а единственный сын, которому следовало носить отца на плечах, давно умер. Женщинам приходилось просить помощи, чтобы отнести отца на берег Ганги. Так с ними однажды познакомился Антар, который добровольно стал ногами старика.

– Вот мы и пришли! – сказал он, осторожно опуская Викрама на пепельно-серую землю и прислоняя спиной к стене невысокой каменной ограды, так, чтобы тот мог видеть священный погребальный огонь гхата Маникарника.

Рядом, в окружении родственников, сидели и лежали на засаленных одеялах другие старики, их седенькие волосы топорщились, словно перышки одуванчиков. Хрупкие, как обугленные спички, они смотрели на огонь, и пламя отражалось надеждой в пустых выцветших глазах.

Их немолодые дети оживленно переговаривались между собой. Антар с трудом разобрал, что они обсуждают цены на дрова из дорогого сандалового дерева, которые никто из них не мог себе позволить. В стороне несколько мальчишек с хохотом пинали красный резиновый мяч.

Несколько человек поздоровались с Антаром, и тот поклонился, складывая руки в ответном намасте. Многих из них он встречал на этом месте уже несколько месяцев. Смерть не спешила к их больным родителям, но они верили и не теряли надежды.

«Город смерти, веры и надежды, – рассеянно подумал он. – Эти неграмотные старики и их дети поистине счастливые люди. Им с рождения открыто, что в смерти нет ничего ужасного или уродливого. Смерть – всего лишь изменение материи, переход от одной формы к другой, вечное обновление жизни».

– Рам нам сатья хэ… – раздавалось над гхатом.

Это пели родственники умерших, желая их душам обрести спасение. Похоронные процессии одна за другой спускались к реке, держа на плечах длинные бамбуковые носилки с телами, которые были закутаны в шафрановые саваны и убраны тяжелыми гирляндами из мохнатых оранжевых цветов.

Шли одни мужчины, серьезные, сосредоточенные. Среди темноволосых носильщиков светились молочной белизной обритые наголо головы старших сыновей в белых траурных одеждах. Ни одной женщины. Их, от греха подальше, к кострам не пускали, чтобы не оскорбили душу покойного своим жалостливым плачем и чтобы отчаявшаяся вдова, чего доброго, сама не бросилась в огонь.

– Рам нам сатья хэ… Рам нам сатья хэ…

«Имя Рамы есть истина…»

Их резкие голоса сливались и звенели, а торжественная мантра летела вверх в клубах черного едкого дыма, поднималась к крутым, похожим на шлемы воинов, куполам храма Шивы, грозно нависшего над Гангой.

Говорили, что сама Кали любит бродить по здешним ступеням. Ее черная кожа измазана пеплом погребального костра, волосы растрепаны, а кроваво-красный язык как жало змеи. Если сердце твое нечисто, встретишь ее – горько пожалеешь.

При звуках мантры старый Викрам, как это бывало с ним всегда, очнулся от своего оцепенения и стал жадно следить за погребальными процессиями.

– Может быть сегодня, Викрам-баба, – ласково сказал Антар, подсовывая ему под спину подушку. – Не сегодня, так завтра.

На гхате Маникарника, где день и ночь горели погребальные костры и глаза слезились от дыма, они вчетвером проводили целые дни. Они мечтали о дне, когда боги услышат их молитвы и позволят старому Викраму уйти.