Право безумной ночи

— Матрона Ивановна тебя нашла — видимо, сразу после ухода той «медсестры», — в палате пахло духами, да. Уже сделали анализ, только что пришел результат масс-спектрометра. Тебе ввели дозу препарата, который в определенной дозировке вызывает сильную тахикардию и остановку сердца. Матрона Ивановна поняла, что ты без сознания, выдернула капельницу, подняла шум, и мы успели тебя вытащить. Кто-то очень хочет, чтобы ты перестала дышать. Не знает, видимо, что ты и сама не против.

— Теперь дудки!

— Ну, вот это по-нашему. Постарайся сейчас уснуть. Тут тебе охрану прислали, так что ты в безопасности, пока отдыхай, а там поглядим.

— А что за охрана, полиция?

— Нет, частная фирма какая-то. Серьезные ребята. Прислал их некий господин Марконов. Хорошие друзья у тебя, значит.

Я закрываю глаза. Марконов прислал мне адвоката и охрану. Откуда он узнал? Неважно. И я не хочу даже думать о том, как он ко всему этому относится — цивилизованный, упорядоченный Марконов, который в принципе не понимает, что бывает форс-мажор. Но главное, чтобы близнецы не узнали. Ни к чему им это. Хотела бы я знать, кому я мешаю до такой степени? Ума не приложу…

Сон пришел как-то очень быстро, и боль кончилась, и я снова взлетаю на качелях, а вокруг лето, луг, и мой голубой, в белый горошек, сарафан с пышной юбкой взлетает вместе с качелями, и летний воздух, такой горячий и пахнущий травами, и с бугра видна река, и качели взлетают так высоко, и впереди все лето и вся жизнь.

Никогда больше я не была так безусловно счастлива, как тогда, в свои четырнадцать лет, на тех качелях.

— Тихо, ребята. Жива мамаша, видите? Жива.

Голос я узнаю — это давешняя Матрона Ивановна, пытавшаяся меня воспитывать. Я открываю глаза — в узкий бокс, где я теперь лежу, заглядывают испуганные близнецы. Да, утаить произошедшее от них не удалось, как я понимаю. Похоже, им придется сейчас туго — второй раз чуть не лишились матери, это стресс для детей.

— Мам… — Денька осторожно приближается ко мне и берет меня за руку. — Мам, ты как?

— Ничего, сынка, будем жить.

— Мам, кто мог это сделать, скажи?

— Не знаю, сынка.

Но я узнаю. Вот только выйду отсюда, так сразу и примусь искать того, кто мне это организовал, и тогда… Я мысленно ухмыляюсь — финансовым аналитиком я ведь стала после смерти Клима. А до того я была его женой, а это не что попало.

— Вы кушали?

— Ага, — Матвей неловко переминается с ноги на ногу. — Ты не беспокойся, мы не голодаем. Нас Валерий Станиславович учит готовить…

— Я не думаю, что…

— Ладно, мам, нас сейчас Семеныч спалит здесь — и все, больше не пустят. Ты выздоравливай, а мы еще придем.

Близнецы отчего-то избегают разговоров о бородатом типе. И я понимаю, отчего: если я скажу выгнать его, ослушаться они не посмеют. Или же будут спорить, а спорить со мной сейчас мои дети не хотят. Ну, что ж, тем больше у меня причин как можно скорее выйти отсюда.

— В рубашке родилась ты, вот что я тебе скажу, — санитарка Матрона Ивановна поправляет мне одеяло. — Ведь вот как толкнуло меня что-то — пойди, Матрона, погляди на болезную рабу божью Ольгу, может, надо что, а оно вон чего! Ну, теперь твое дело одно — на поправку идти.

— Я представить себе не могу, кому, а главное, за что, понадобилось меня убивать.

— А ты вспомни, по кусочку, по частям — обязательно найдется тот, кому ты мешаешь, так или иначе. Может, по работе что-то серьезное или мужик какой у тебя случился, а у него баба ревнивая. Или родня с тобой наследство делит. Что-то всегда найдется, о чем ты, может, и не думала раньше. Кому-то ты очень мешаешь.

— Да никому. Работа у меня самая что ни на есть обычная, любовника нет и никогда не было, родни тоже никакой нет.

— Как так?

— Да так вышло. Родители меня родили, когда маме было сорок пять, а папе пятьдесят два — отчаялись уже, а тут такое. Вот как я школу закончила, поехала поступать в институт, встретила своего мужа — я в институт поступила, а через месяц мы расписались. А через год умер папа, от обширного инфаркта — у него сердце слабое всегда было, вот последний приступ и оказался действительно последним. Мальчишки только родились, всего два раза и увидел их — а уж как он ими гордился! Ну а еще через год и мамы не стало. Они с папой были очень привязаны друг к другу, и она просто не смогла жить дальше, не захотела. А потом и мужа убили, через два года, — и все, больше никого, только дети.

— Да, девка, не жаловала тебя судьба. Ну, да что толковать — значит, все твое счастье еще впереди тебя дожидается, ты, главное, не прозевай его, а то ведь совсем в сухаря себя превратила.

«Ну да, знала бы ты, из-за чего я с моста прыгать вздумала! То-то смеху было бы… Вот только мне не смешно».