Право безумной ночи

— Думала, одинокая старушка — Матрона Ивановна? Нет, голубка моя, не бывает так, чтоб человек один был, люди кругом. Я сыновей одна подняла — не потому, что никто замуж не звал, а потому, что не хотела, чтоб чужой человек моим детям указывал. А потом снова вышла замуж — у Николая на работе познакомилась с его товарищем, он овдовел тогда, вот и сошлись. Его дети взрослые уже, жили далеко, он квартиру продал, деньги им отдал, а мы уж с ним здесь. Два года как схоронила его, теперь вот одна снова. Но люди кругом, работа-забота, скучать некогда. Дети, племянники, внуки — жизнь прожила, семя оставила, теперь вот людям помогаю, чем могу. Рассказывай, Олюшка, с чем пожаловала.

— Да я, собственно…

Ну как я ей расскажу? Она пожилой человек, как я сейчас начну, что переспала с Валерием, а раньше ведь с Богом вроде как договорилась, что вообще ни-ни? Глупость какая-то, и звучит дико…

— Никак сладилось у вас с Валерием-то?

Она хитровато смотрит на меня, взгляд озорной и умный. И я думаю о том, что никогда не смогу жить вот так легко и весело, довольствуясь тем, что есть, отдавая другим больше, чем оставляю себе, не ожидая ничего взамен. Наверное, я человек так себе.

— Да не то чтоб сладилось, но так вышло…

Сбивчиво объясняю ей, что в тот день, когда случился взрыв, просила Бога оставить мне Матвея и взамен пообещала, что не захочу больше ничего для себя — ни счастья, ни здоровья, ничего вообще. И как же теперь быть-то, если все получилось совершенно наоборот?

— Ну, вот тебе Господь и ответ дал.

— Как это?

— А так. Ты отреклась от себя, торговалась с ним, как в меняльной лавке, — я тебе это, а ты мне то. А Господь наш говорит тебе: я тебе все дам просто так, потому что ты моя дочь, разве родители с детьми торгуются? Вот, бери своего сына, он будет жив и здоров, я пошлю тебе людей, которые помогут тебе. И вот тебе мужчина, с которым ты будешь счастлива и выбросишь из головы глупости. Бери и будь счастлива, потому что я твой отец, и я хочу тебе добра. А ты, вместо того чтоб поблагодарить, подозреваешь Отца нашего в каком-то подвохе! Совести нет у тебя, Ольга, и характер гадкий, вот что! Пей чай-то, остыл, поди, совсем.

— Но как же…

— Это ты торговалась с Господом, а не он с тобой! Вот и бери то, что дает он тебе, и не жди подвоха, его нет. У тебя отец с матерью, когда покупали или дарили какую вещь или любовь давали свою, взамен просили что-то? Ну, кроме того, чтоб была хорошим человеком да жила честно?

— Нет…

— Так чего ж ты Господа нашего, который Отец всем нам, подозреваешь в этом? Эх, бестолковая ты девка, Олька, как есть, бестолковая!

— Но я совсем не собиралась ничего такого с Валерием…

— Ты-то нет, да судьбу свою и на коне не обскачешь. Все маешься по принцу своему заморскому? Ну, поглядишь, как оно будет.

— И как?

— А поглядишь. Ешь пирог-то, для тебя пекла.

— Как это?

— Да знала я, что придешь, сон мне был. Ешь, пирог-то заговоренный, на оберег от всякого зла и на победу над врагами. Вот когда все у тебя разрешится, придешь ко мне, всему тебя научу, чтоб ты по жизни шла не вслепую, а знала, что и откуда берется…

— То есть?

— Потом объясню, ешь пирог-то.

Я уже давно не пытаюсь понять то, что говорит мне Матрона Ивановна, а она наливает мне в чашку какой-то отвар и велит выпить.

— Раны на спине заживут скорей. А вот это на ночь как компресс положишь, следа не останется.

В марлевом компрессе какие-то травы в отваре. Я прячу банку с готовым компрессом в сумку — вечером сделаю как велено, старушка так беспокоилась обо мне, делала это зелье, так что сделаю, мне не трудно.

— Иди домой и перестань сомневаться. И сама измаялась, и Валерия, поди, измаяла, а ведь будет так, как по судьбе тебе положено, хоть что делай. Ступай, Оля, ждет Валерка-то.

Я ловлю такси и еду домой. Мысли путаются, столько всего навалилось, что я ума не приложу, как это систематизировать. А самое главное — мои подозрения насчет личности охотящегося на меня и детей гражданина — это всего лишь мои подозрения, я их пока ничем не могу подкрепить, потому что не знаю причины. А она есть, эта причина, и очень веская и материальная. Но я ее пока не знаю.

— Расскажешь?

Он смотрит на меня тревожно и ожидающе. Ему, похоже, совсем не нравится сидеть на скамейке запасных.

— Ага, расскажу.

Я расскажу, мне не жалко — но только о своем визите на Лахтинскую, а о разговоре с Матроной Ивановной промолчу. Тут толковать не о чем.

Он приготовил ужин — какие-то овощи в остром соусе. Мне любопытно, как он все это соорудил, но не настолько, чтобы спросить рецепт. Впрочем, ужин необычный, хотя квартира по-прежнему кажется мне чужой и гулко пустой — потому что нет детей.

— И что ты будешь делать?