Право безумной ночи

— Вот-вот. Так что послезавтра утром я заеду за тобой, будь готова лететь. А завтра отдыхай, на тебе лица нет.

Это просто макияжа на мне нет, а лицо на месте.

— Да что мне готовиться, паспорт взяла и сумку со шмотками, вот и все сборы.

— Ты идеальная женщина. Я еще тогда это Климу говорил. Ладно, Оль, до встречи. Больше ни о чем не беспокойся. Кстати, если ты не против, то отныне кабинет на пятом этаже твой.

— Ты приглашаешь меня на работу?

— Прошу. И говорю прямо: ты мне нужна. Надеюсь, ты подумаешь и согласишься.

— У меня паршиво с субординацией.

— А плевать мне на субординацию, Оль! Все, пока.

Я закрываю дверь и молча иду в ванную. Мне надо вымыться и переодеться в чистую одежду. Мне надо как-то успокоиться и осознать, что произошло. И мне надо подумать о том, что Марконов сбежал в Испанию не просто так. Когда взорвалась моя машина, он решил, что вынудил Артура к этому своим любопытством насчет устава. Он все это время знал, что Артур может попытаться меня убить, но почему-то молчал. Оплатил больницу, адвоката, охрану, перечислял мне деньги — и молчал. И я не знаю, как спросить его об этом. Да никак, скорее всего. Я представить не могу, что заведу с ним такой разговор. С ним о многом нельзя говорить — такой уж он человек.

— Так ты завтра в Мексику?

— Думаю, да. Если возьму билет, то вылет из Питера в два часа дня, нет — полечу вечерним рейсом на Лос-Анджелес, а оттуда уже…

— Понятно. Тогда ложись спать, утром голова уже болеть не будет.

— А ты?

— А я завтра кое-какие дела сделаю, а послезавтра с утра в Израиль, ты же слышал, Матвея оперировать будут, я должна быть там. И вообще я соскучилась, и посмотрю, как там дети устроились.

— Я позвоню тебе.

— Ага, звони.

Ни хрена ты не позвонишь, конечно, но это и неважно. Я завтра поеду в больницу, найду в реанимации ту девочку, которая убеждала меня, что Матвей обязательно выживет, и отдам ей обещанные серьги. Она заслужила их, потому что первая тогда подала мне надежду. А потом я полечу к своим детям, а потом вернусь и буду жить, как жила. Вернется Марконов, и мы с ним снова станем вместе обедать — гостить в его доме я, конечно, больше не буду, после этой его «смешной» я больше не хочу даже думать о нем в таком ключе, но он ведь останется моим другом, а это немало. И у меня есть новая работа, на которой будут неплохо платить, и кабинет у меня с комнатой для отдыха… А значит, жизнь идет. А ты уедешь на свои раскопки и забудешь обо всем. А потом встретишь подходящую женщину, полюбишь ее, она родит тебе детей, и все у тебя будет отлично, это я тебе как аналитик говорю.

А я постараюсь забыть тебя. И со временем не вспомню уже, как ты целовал меня и… Ничего я не вспомню.

Все в итоге получилось правильно и справедливо. Ведь у нас с Богом был договор — ну, вот. Все сложилось. А Матрона Ивановна меня ругала. Мне-то эти дела виднее, хотя иногда очень хотелось бы ошибиться, но вот ведь не случалось мне ошибаться. Есть система, как шахматная партия, только эта партия длится всю жизнь, а если рассматривать все в целом, то игра длится от начала времен — и закончится в момент, когда вострубит ангел, возвещая конец света. А пока мы все — и фигурки на доске, и сама игра в целом. Одно вытекает из другого, и если понять, как это работает, то никаких неожиданностей в жизни не будет. Вот я давно поняла, хотя, безусловно, иногда очень противно бывает все знать.

— Расскажи мне, как там пацаны.

Лариса наливает мне чаю, ломтями нарезает рулет, от одного вида которого меня мутит. Как можно это есть, я не представляю.

— Ну как, нормально. Денька там уже приспособился работать — его знания оказались очень востребованы. У нас все-таки очень неплохое образование дают детям. Правда, потом с этим образованием никуда, но в Израиле его умения уже оценили. Матвей почти в норме, вчера сделали последнюю операцию, доктор Бахоткин заверил меня, что близнецы снова станут абсолютно одинаковыми.

— А глаз?

— С глазом порядок, зрение стопроцентное. Ларис, не надо сахара.

— Все худеешь?

— Да не люблю я сладкого с некоторых пор. Как вы тут с Семенычем поживаете?

— Отлично поживаем, — Лариса осторожно смотрит на меня. — Марконова видела?

— Ага. Он с той телкой расстался, сейчас у него какая-то другая. Жаловался мне, что не клеится ничего.

— Нашел, кому жаловаться…

— Ну, мы же с ним друзья. Ларис, этого ничто не отменит — он мой друг, и пусть перетрахает всех телок на свете, неважно. Когда-то же он остановится.

— Все еще сохнешь по нему?

— Похоже, что нет.

Осталась невероятная нежность, и желание утешить и помочь, остались наши вечера, когда мы смотрели «Полицейскую академию» — я с восторгом, он — со скептической миной на лице. Многое осталось, но любовь… Что-то умерло во мне, перегорело, когда он сказал, что, дескать, нашел себе «смешную» и трахался всю ночь.

— Валерка звонит?

— Детям звонит, мне звонил один раз. Лариса, да плевать на мужиков, они все какие-то малахольные.

— Ну, не все. Что Валерка говорил?

— Да говорил, что скоро вернется, и у него ко мне разговор есть. Правда, я в толк не возьму, что за разговор, все ведь ясно уже.