Право – язык и масштаб свободы

Рассмотрение государственной политики в качестве динамической категории существующей и изменяющейся в рамках определенного социо-пространственно-временного континуума, позволяет говорить о ней как о циклической системе, подчиняющейся в своем развитии определенным ритмам. В качестве фактора определяющего и задающего ритм правовой политики выступает организация публичной политической власти. Л.А. Тихомиров в своей работе «Монархическая государственность» отмечает, что «несмотря на общность целей и сходство средств политики всех государств, различие между политикой монархии, аристократии и демократии неизбежно существует. Это зависит от различия свойств верховных принципов. В общем арсенале политики есть средства действия, наиболее подходящие для одной формы Верховной власти, наименее для других. Для того, чтобы осуществлять цели государства наиболее действительно, быстро и экономно, нужно уметь пользоваться именно той силой, теми свойствами, которые представляет данная верховная власть; пробуя при ней действовать по незнанию или недоразумению так, как это свойственно какой-либо другой форме верховной власти, мы можем только истощать и компроментировать свою… Сознательная подделка какой-либо формы верховной власти под способы, действия другой не имеет ни малейшего смысла. Государства, сознательно подделывающиеся под формы действия других, неизменно осуждены на гибель»[390]. Интересно, что строки эти написаны человеком, в молодости активно участвовавшим в деятельности террористической организации «Земля и воля», ставящей перед собой задачу уничтожения монархического правления в России, а в зрелом возрасте пришедшим к вере и ставшим крупнейшим идеологом монархизма и видным религиозным философом. Если применить сказанное к истории российской государственности, то нетрудно заметить, что на всех этапах политика российского государства тяготела к монократическим формам правления, основанным на выстраивании иерархической пирамиды (вертикали) публичной власти замыкающейся в своей вершине на фигуре персонифицированного главы – «правителе, а, по сути, хозяине земли русской». При этом не столь важно как в формально-юридическом смысле именовалась должность занимаемая «Верховным правителем» – великий князь, царь, император, генеральный секретарь ЦК партии, президент[391]. На всех этапах отечественного политогенеза (и современный этап исключением не является) государственная политика осуществлялись в ритме задаваемом «сверху». Так же как в симфоническом оркестре музыканты подчиняются дирижеру, так же и в политике исходящей от централизованной государственной бюрократии основные властные полномочия сосредоточены у «главного государственного чиновника» дирижирующего «бюрократическим оркестром». Возникает вопрос: можно ли в условиях системы централизованной публичной политической власти в положительном контексте говорить о ее разделении? Безусловно, нельзя. Сама природа централизованной власти исключает ее разделение, а, следовательно, и оценивает разделение исключительно в негативном смысле. Государство – это, прежде всего, государственный суверенитет, означающий верховенство и независимость государства по отношению ко всем другим субъектам политических отношений. По сути своей, суверенитет и есть высшая власть, принадлежащая государю, и не подлежащая какому бы то ни было ограничению (за исключением собственной совести и божественной воли) делению, либо делегированию.

Ритм правовой политики централизованного государства – это ритм единого строя подчиненного строевому уставу и воле командира-единоначальника. Отсутствие командира, либо, что еще хуже появление нескольких начальствующих субъектов в равной степени претендующих на высшие командные полномочия превращает порядок в хаос, а мелодию суровых, но справедливых и единственно верных приказов Верховного главнокомандующего в какофонию безудержной борьбы за власть приводящей к властному произволу победителей по отношению к проигравшим (в числе которых в любом случае оказывается простой народ).

Применительно к российской истории случаи практического разделения властей связываются со «смутными временами» влекущими многочисленные беды и невзгоды. А.Н. Медушевский отмечает: «Аморфность и беззащитность общества, в том числе и верхних его слоев, слабость среднего класса и отсутствие западных традиций борьбы за политическую свободу…, а главное, внешний, навязанный характер государственного начала при проведении социальных преобразований сделали непрочной всю социальную систему, для которой в принципе были характерны лишь два взаимоисключающих состояния: механическая стабильность, переходящая в апатию (в периоды усиления государственного начала) или обратное состояние – дестабилизация, переходящая в анархический протест против государства (в случае его слабости). При отсутствии стабильности возникает тенденция к «параду суверенитетов». Когда система вновь восстанавливается, возникает тенденция к «собиранию земель», ведущая к централизации, доходящей до абсолютизма»[392].