Право имею

— Да, говорят… говорят, низкий он и коренастый. Метр шестьдесят примерно. Нос картошкой. Всё, больше ничего вспомнить не могут. Да ты не думай, я сам пытался… засады там. Ночами не спал. Только… только Сарочка у меня на руках тогда и умерла. Спугнул, а прибить — не догнал. И потом он осторожнее стал. Меня заприметил и машину мою. Ты ему, суке, тоже брюхо вспори и так оставь… Я, главное, этим из ментов говорю: «Ну вы че, в самом деле, я ж вам за защиту плачу. Я ж вам девочек на ваши пьянки поставлял!» Только толку что… сказали, что ищут, а на деле я же вижу, что им насрать.

— Да, я понял. Там на заднем сидении коробка. Выглядят как брелки. Раздай своим и скажи, что тревожная кнопка. Если что-то показалось, послышалось, везут их куда-то не туда — пусть нажимают. Он ночами убивает?

— Так и мы ночами только…

— Отлично. Днём буду спать, ночами ловить вашего маньяка, — Глеб открыл дверь машины, чтобы выйти. Услышал немного растерянное: «Надо же, Черти спят, оказывается».

* * *

Для Глеба сняли небольшую квартирку-студию, оплачивали посуточно. Скорее всего, Леонид ещё и прибавлял за отсутствие хозяйских проверок и вопросов.

Глеб рассчитывал, что один, в тишине, он отдохнёт немного от суеты дома, от бесконечных споров и драк. Но, оказавшись наедине с самим собой, в непривычной тишине и покое, Глеб сначала волновался за дом, оставшийся без его присмотра. Потом начал копать вглубь себя. В кои-то веки не включал телевизор, происходящее в мире сейчас не касалось его, да и устал. Глеб и так знал, что ничего не менялось. Выглядывал за плотные шторы и видел там серый город, коптящий транспорт и людей, которые спешили куда-то с суровым видом. Даже попытавшийся выпасть снег принёс в город только грязь и слякоть. Глеб боялся, что опоздал, что к зиме маньяк поубавит аппетит, и Глебу не позволят ждать его до весны.

Ночами он, словно персонаж старых фильмов про полицейских, сидел в машине, слушая книги в плеере. Пару раз за ночь (иногда реже, иногда чаще) срабатывала тревога, и Глеб ехал туда, но только наблюдал издалека. Ничего особенного не происходило, он не вмешивался, если это был не маньяк. Он старался не выдать себя, даже если видел, что женщину били. «Пара оплеух, — думал Глеб, пытаясь себя в первую очередь убедить, что всё в порядке, им не привыкать. — Ничего смертельного». И старался не представлять мать на их месте…

Мама была для Глеба как чужая тётушка, к тому же не самая любимая. Всех всё устраивало: отца, что сын растёт в его доме; мать, что нет обузы в виде ребёнка. Глеба… В детстве Глебу не хватало матери и хотелось, чтобы она жила с ними, но тогда и она казалась доброй, идеальной, любящей мамой, которая в каждый свой приход старалась что-то принести сыну. Но чем старше становился Глеб, тем меньше он ей нравился. Когда Глебу перевалило за тринадцать, мама сама стала приходить в их дом за «подарками». Что-то вроде алиментов на сына, и уже никто от этого не был в восторге — ни отец, ни сама мама, ни Глеб.

Глеб от безделья ударялся в воспоминания. Сначала о метаморфозах матери. Потом о жизни в доме, который был раза в три больше того, в котором жили черти. И, проскакивая воспоминания об отце и двух старших братьях, возвращался к памяти о лучшем друге.

* * *

В отполированной витрине вместо глаз Глеба отражались только стёкла очков, от Кира на витрине оставалась только синяя парка.

Очки на Глебе были старые: пластмассовые и дешёвые, потому что запасные, но в последнее время они чаще использовались как основные. За витринным стеклом лежали ровными рядами очки.

— Что, отцу проще новые оплачивать каждый раз, чем поговорить с ними? — спросил Кир, и тут же, уже другим тоном: — Вон те выбирай.

А ткнул в очки с полукруглыми стёклами, на цепочке. Такие наверняка с радостью покупали женщины за пятьдесят. Глеб только в последний год, где-то лет с шестнадцати, стал наконец из гадкого утёнка превращаться в завидного парня, а вместе с тем и начал внимательнее следить за тем, что носит. Это же относилось и к очкам. Запасные у него были лет с пятнадцати, затёртые и не то чтобы уродливые, скорее выглядевшие довольно поношенными.

— Отец не будет с ними говорить. У него начался период, когда ему уже мало оценок. Теперь он хочет, чтобы я и отбиться умел.

— А ты их жалеешь?

— Пожалеешь их, как же… два здоровых лба, — проворчал Глеб, сев на корточки у витрины, чтобы рассмотреть нижние. Ему нравились небольшие аккуратные очки-половинки в чёрной оправе, но снова пластик… казалось, что железная оправа выдержит дольше. Но в железной оправе разбивали стекло. — Стрелять в них тоже не выход.

— Садист твой папаша, — негромко произнёс Кир. Глеб, который до этого изучал каждую отдельную модель, сбился, обернулся и попросил твёрдо:

— Не говори так. Он волнуется. У него… у него опасная работа. Сам знаешь, каково сейчас предпринимателям. Братья сильные, могут постоять за себя и без оружия, а у меня пока не получается. Он просто боится, что однажды, если я и дальше буду на него надеяться, ему по почте придёт мой палец.