Право хотеть

Лусия прикрыла веки. Альфред понял — кивать она не решается, чтобы не сломать шею.

— А Нидис?

— У них разум существует в плазмодии, — шепотом пояснила Лусия. — Но плазмодий не размножается. Нужны споры. Потеряешь разум, но познаешь блаженство и обретешь будущую жизнь. В потомках. Поэтому они и страшатся, и хотят…

— Я понял, — сказала Альфред. — Я понял… это все любовь… я не могу рассказать, но я почувствовал там, с Чинтамани в руках, столько любви… но только я не думал, что это будет так… Хороший бы из меня сейчас был Чакравартин: мудрец познал любовь и зацвел, и разлетелся в цветную пыль, королева не может пошевелить пальцем, чтобы не рассыпаться на части, а воин— советник превратился в отвертку!

— Значит, все зря… И что же вы теперь будете делать, бедный мальчик…

— Я не мальчик, — спокойно отвечал Альфред. — А кроме пути Чакравартина, есть ещё и другой. Вот я его и выбрал. Сначала я сделаю вам ещё одно обезболивание, потом воздам должное мудрому Нидису, да осчастливит наш дом кто-нибудь из его потомков, а это все буйство любви я приберу, что до советника, то полагаю, ему будет просто приятно побыть там, куда я его положил…

— Бодхисаттва, — прошептала Лусия, повинуясь силе, втекавшей в нее через золотистые, в цветных пятнах ладони. — Будда Майтрейя…

Альфред, завершив лечебную манипуляцию, стащил через голову рубашку, набил ее тем, что осталось от ласкового мудреца, и направился к выходу. За спиною советник Нгатабот язвительно произнес: «Бодхисаттва! Не выйдет из него бодхисаттвы, недостаточно цинизма в нем, благостен чересчур!», а тихий голос Лусии ответил: «Он научится, даю тебе слово».

-Я научусь, — сказал Альфред, вернувшись к столу. — Вас, моя королева, я вылечу, вам сейчас главное просто не двигаться резко, а тело возьмет свое, и мы ещё будем с вами танцевать, а на другое учение у меня будет много времени, ведь бодхисаттве так и полагается сидеть под деревом, а дерево-то вот оно, можно даже и горшок у входа оставить, пусть приходит всякий со своей болью, — и он рассмеялся.

— Смеется, ишь, — проворчал советник. — Что тут смешного, разруха одна от вашей любви вышла.

— Это ничего. От чрезмерной любви такое случается, — заметил Альфред рассудительно. — Но я же сказал, что научусь соразмерять, для того и буду тут сидеть под деревом в помощь страждущим. А засмеялся я оттого, что тот ученый, которого я двадцать восьмой потомок, он принес в наш род сказку из своей страны, про то, что «добрый доктор Айболит, он под деревом сидит…», матушка мне ее рассказывала на ночь, и я иногда воображал, что буду сидеть под деревом и лечить всех, кто ко мне приходит — и жучка, и паучка… и чудище трехглазое. «И ставит, и ставит им градусники!» А вот вместо градусника вас буду применять, советник, как вам такое служение, а?

— Я же сказала, Нгатабот, он научится, — окрепшим голосом отозвалась Лусия. Советник только крякнул и гневно замигал алыми огоньками.

— Ну вот и ладно, — сказал бодхисаттва с разноцветными глазами. — Закончу я уборку, а потом надо будет горшок протереть и подумать насчет легкого ужина. Чинтамани бы, конечно, нам тут живо все усыпала бы яствами восьми видов, ну уж в «Нгасте» что-нибудь, наверное, найдется.

Мы, китайцы (записки китайца) Ярослав Веров

Велик и могуч Китай, а порядку в нем нет. Мы, китайцы, ленивы, глупы, неряшливы, любим пожить за чужой счет, обхитрить, объегорить. И притом, если вдруг порохом запахнет, первыми даем стрекача. Одним словом, никудышний мы народец, китайцы.

Китайский мужик забит, темен и невежествен. И скор на бунт и непотребство всякое. Подойди к одному такому и спроси его хорошенько, что, мол, он думает о Вселенной, такого понаслушаешься, что сляжешь в постель и два месяца будешь страдать лихоманкой.

А болезни китайские — бездорожье да рисовая водка! Сколько народу они сгубили!

Опять же, разделены мы. И так по-глупому разделены! Положим, то, что есть два царства Ян и Инь, это понять можно. Кто ж не понимает двух мировых начал. Раз нашли они выражение свое в виде государств Поднебесной, что ж тут попишешь. Но кто объяснит, зачем сюда втесалось царство Чу? Что сие означает? И этот анклав на юге — Гункунx, — как это понимать прикажете? Ведь всюду китайцы. А придет монгол, ныне дикий, с севера или японец-недорослик с востока, или примитивный кореец с юга и все в панике. Нужных войск днем с огнем не сыщешь.

Завоевывают царство Инь — остальные радуются. А что наших же, китайцев побивают, о том не думают. В общем, бардак царит в Поднебесной. Бардак и беззаконие.

Да, жизнь в Китае нелегка. А жить надо. Да как проживешь-то?

Вот вам история, приключившаяся с соседом моим Фынем.

История номер один. «Фынь»