Право хотеть

Присматривались к Фыню и некоторые сослуживцы из молодых. Был среди них некто Гер Шен Зон. Очень талантливый и перспективный молодой человек, к тому же — законченный патриот. Вот он-то, видя насквозь тайные мысли Фыня, обратился как-то после рабочего дня, когда солнце еще не зашло, к Фыню со следующими словами:

— Вижу, дорогой мой Фынь, что ты озабочен не одними лишь желаниями желудка своего и не честолюбием неукротимым, хотя желания сии весьма приветствовались досточтимым Ду-дзы.

Понурил низко буйную свою головушку Фынь и закручинился. Да, не только о желудке думал Фынь, не о мыслях честолюбием приправленных. И так он ответствовал:

— Друг, Гер Шен Зон, ты как всегда точно сформулировал. Но о чем ты говоришь, друг, никак в толк не возьму?

Погладил свою бородушку Гер Шен Зон и, лукаво жмурясь, молвил:

— А не желаешь ль, добрый молодец, Отчизне своей матушке подсбить, вывести ее, родимую, на просторы широкие, на высоты небывалые, дотоле невиданные?

Ох, не смекнул-то наш Фынь, сокол ясный, лукавства-то Зоновского, чужекровного. Улыбнулся своей лучистой китайской улыбкой и сказывал:

— Вижу, вижу, добрый молодец, что неспроста ты меня пытаешь-испытываешь. Чую — болеешь сердцем своим китайским за судьбы Отечества, Поднебесной-то нашей. Давно уж я искал — как бы мне пошире размахнуться, да пошибче ударить, чтобы звон стоял по земле Китайской, да слава ее гремела небывалая!

Потер рученьки свои предательские Гер Шен Зон и ласково так молвил:

— Брат Фынь, есть, есть и в нашем провинциальном, оторванном от света китайской мысли городишке, несколько сердец пламенных, энное количество голов светлых, думу думающих об Отчизне-то своей. А не желаешь ли, Фынь-молодец, примкнуть к таким же отважным, таким же!..

— Отчего ж, изволь, брат. Я не хроник там какой. Я, может, и сам уже задумывал проект кружка сотоварищей, — с горячностью, приличествующей молодости, вступил Фынь.

— Дело говоришь, брат, — вдохновенно мотнул бородой Гер Шен Зон.

А потом как-то сморгнул нехорошо и добавил: — Вот и ладно, Фынюшка, вот и славно. Нет, не хватало нам твоих мозгов быстрых, твоей энергии неукротимой, понимаешь. И вот что еще...

Гер Шен Зон как бы призадумался. Огляделся, как озираются во тьме неслучайные прохожие с темными мыслями. И понизив голос, сделав его весьма зловещим, продоложил:

— Прийдешь Иксового числа на улицу Сянь Вэнь в дом господина Люя и постучишь раз шесть. А окликнут тебя из дому — ответишь, что так, мол, и так, пришел по поводу инспекции канализации. Это пароль наш. Но смотри — ежели не придешь в означенный час или кому сболтнешь, то сам знаешь, церемониться не будем. Чик по горлу и в канализационный коллектор.

Ни на мгновение не заколебался Фынь. Пожал руку товарищу и пошел к себе домой.

А в доме том, где кватрировал Фынь, жила красивая китайская девушка Луань. Росла она, подрастала лет до осьмнадцати — всегда печальна и грустна. Редко водила она хороводы с подругами милыми, редко играла с ними в китайские народные игры. Придет бывало со школы домой, откроет книжку и читает. А что в книжке той — тайна!

Приглянулась Луань нашему Фыню сразу же, как только увидал ее, приехав вселяться, — печальную, с нежным девичьим румянцем на ланитах. Грустная Луань смотрела в окно, вдаль, и о чем-то думала. Задумчивая Луань, казалось, унеслась на белом журавле туда, за дальние восточные горы, в страну могучих витязей, просветленных мудрецов, край вечной молодости.

Бывало, частенько собиралось по вечерам у китайского камелька все семейство хозяина фанзы и ее жильцы. Сидели, пили сладкое рисовое вино, смотрели на огонь и рассказывали странные истории. Сказывали о таинственных тибетских магах, парящих над верхушками гор, о заросших шерстью северных кочевниках, покрывающих за дневной переход тысячу ли, о согдианских кладах, зовущих несчастного путника в свои тенета, о пещерах эфталитов, уводящих в никуда, в прошлое... Слушал это все и Фынь. Слушал и мрачнел лицом. И раз, не выдержав такого низкопоклонства перед иностранщиной, вскричал:

— Что ваши коневоды-степняки!? Да их чахлые лошаденки не то что тысячи ли, а и десяти цуней за день не одолеют!

Только головами покачали собеседники на эти патриотические слова Фыня, а робкая дотоле Луань посмотрела на него пристально, так, что осекся Фынь, желавший еще присовокупить фразу о прекрасных китайских лошадях и неустрашимых китайских витязях. Вдруг смутился, язык его запутался, и он, пришибленный, как-то неодухотворенно опустился на скамейку.

И с того самого момента стал он помалкивать во время вечерних бесед, слушая диковинные истории про дальние страны и дела небывалые, невероятные. Хотя, конечно не без этого — и вскипало порою великое чувство китайского патриота, говорящее: «Это я, Фынь! И я не потерплю, понимаешь!» Но он бросал взгляд печальных глаз своих на юную Луань и смущенно опускал голову.