Право хотеть

— А этот чертов конь не прошел и четверти ли. Встал и принялся жрать траву. Его, оказывается, не кормили с вечера. Шашка запуталась на ремне вокруг моей шеи. А возле стали собираться крестьяне. Они хихикали и показывали на меня пальцами.

— Но это ведь были настоящие китайские крестьяне! — несколько необдуманно заметил Фынь, желая как-то успокоить старика.

— Китайские, черт бы их побрал. А с кем, по-вашему, я выехал на битву? — вдруг заносчиво спросил старик.

— С врагами китайского народа, — убежденно ответил Фынь.

— Идиот. Да с вами, китаезами я и собирался сражаться. Наша провинция северных жузов была присоединена к Китаю лишь через десять лет! Эх, ежели б конь тогда не подвел...

Услыхав эти старческие откровения, Фынь нехорошо задумался. «Вот он, враг китайского народа», — билась трепетная мысль.

— А теперь с кем биться? Всех уже поприсоединяли. Никто уже не выйдет в чисто поле и не скажет: «Ну, китаезы, ща я вам покажу!» — ностальгически продолжал старик.

— Всегда есть место доблести и отваге, — зло вставил Фынь.

— Вот-вот. Есть еще одна страна за морем на востоке. Гористые острова, с прозрачными озерами, шелестом бамбуковых рощ, с ивами, плачущими о друзьях юности, цветущими вишнями... А цветение кустов прекрасной хаги! О... — как-то подозрительно загораясь заговорил старик.

Фынь прислушался.

— И живут в той стране богатыри-самураи. Всю жизнь свою они тратят на битвы и подвиги, на походы и ночевки у костра в ратном стане. Каждую минуту готовые умереть, хладнокровные и изощренные в боевых искусствах, они грозно налетают друг на друга. Сверкают лезвия клинков, трепещут флаги с гербами родов. Жаль, кораблей они строят мало. Все воюют...

Старик замолчал. И лишь юношеский огонек играл в его грустных глазах.

А Фынь унесся незаметно для себя в атмосферу вечеров в доме Луань, к мерцанию огня в камельке, в таинственную сеть странных сказок. Он не сообразил сразу, зачем так понадобились старику корабли для самураев.

А сообразил это лишь на следующий день. Когда его коллега из Шанси сравнил фекалии, плывущие по трубам канализации, с боевыми кораблями, несомыми попутным ветерком в дальние страны. Фыня вдруг озарило: «Так этот старикан хотел!.. Так вот где собака зарыта!»

— И когда они уже прошли весь канализационный периметр, и уже готовы вырваться на простор — «земля, земля» — кричат моряки, вот тогда мы и ловим их в коллекторы, так сказать, фекалосборники, где и приготовляем из этого ценного сырья компост. Окрестные крестьяне охотно покупают у нас это прекрасное удобрение, — говорил шаньский чиновник-энтузиаст.

Слушал его Фынь, а сам представлял флотилию, перевозящую самураев на родную его Китайщину. А тут их уже ждут и делают из них компост, который тут же продают китайским крестьянам как ценное средство от идиотизма. И китайские крестьяне, столько раз воспетые в его мыслях, казались алчными ничтожными рожами, бестолково тычущими пальцами в самое прекрасное, что есть. То есть, у кого есть?

Но странное дело, когда Фынь уже трясся в тарантасе по дороге в Дудзун, в его задумчивые мысли все настойчивей стала вторгаться иная версия данного сценария, а именно:

Грозные самураи, закованные с ног до головы в самурайскую же броню, размеренным шагом сходят по сходням со своих самурайских кораблей, садятся на боевых самурайских коней. Взвиваются самурайские стяги. Извлекаются из ножен самурайские мечи. Но уже ждут. Ждут на берегу многочисленные полки предводительствуемые легендарными китайскими полководцами. Здесь и Ю Аньши, и Сун Сяо, и Ни Хао Шэнь — все богатыри. Вот трубят рога, валторны, флейты и волынки, гремят литавры. Вскипая, взмывается ввысь пыль из-под копыт. И вот уже хруст, храп, хрип, топот, ропот, звон, стук, грюк, бряк, шмяк, бульк, дзынь, ай, ой, гуп, гуп, ой, ай, шмяк, грюк, храп, крик... Тихий шелест степного ветра... Крик, прыг, бег, дук, грюк, шмяк, стук, хруст, храп... — все сливается в мощном батальном крещендо. Разворачиваются, сначала постепенно, как в замедленной съемке, ряды китайских полков.

И вот уже мельканье, мельтешенье, хаос убегающих людей, роняющих мечи, как бессильные хлопья снега, и копья. И грозные самураи, взирающие им вослед. И солнце, уходящее за горизонт, далекое, неприступное. И шум океана, и песни цикад...

Горькая мысль пронзила Фыня: «А ведь цикады-то наши, китайские!» И не выдержав всего увиденного, Фынь разрыдался как ребенок. Возница в недоумении оглянулся и сказал: «За упадком приходит подъем. За увяданьем расцвет». «Китаец, однако», — подумал удивленно Фынь. И удивился своему удивлению.

С тех пор крепко запала в душу Фыня мысль о далеких самураях. Всякий раз, как он думал о чем-то: «Вот оно, родимое, китайское», тут же перед его мысленным взором возникала картинка: бегущие китайские полки, спокойно взирающие им вслед всадники, и солнце, превращающее все ирреальное в законченную обыденность. И песня цикад. «А ведь цикады-то китайские», — повторял всякий раз незнакомый внутренний голос.