Право хотеть

— Пусть возьмет отпуск и займется сыном, — не терпящим возражений голосом говорит доктор. — А я пока подключу вот коллег… будем думать. Случай уникальный. И звоните, звоните, если что-то… Ну, вы меня понимаете.

* * *

«Что-то» происходит следующим днем. Мать рассказывает, что они недоглядели, и Саша старым фломастером написал по краю газеты: «Рыба не любит воду — хочет она на свободу». Доктор, едва мать мальчика читает ему это, бросается к компьютеру — и холодеет.

Ленты информагентств передают о выбросе фенола на химическом заводе в Чебоксарах. Волга отравлена, массовый замор рыбы, ею усеяны все берега реки.

В самом конце рабочего дня мать мальчика звонит вновь.

— Теперь он написал вот это… — голос женщины плавает, то отдалясь, то приближаясь: — «Доктор нас лечить устал, под машину он попал». Не выходите из поликлиники, слышите?!

— Слышу, — зачем-то кивает доктор. — Не выходить. А если он завтра напишет, что у меня голова раскололась от мыслей, прикажете перестать думать? Нет, уважаемая, я выйду. Это и будет окончательной проверкой. А уж потом мы посмотрим, совпадение это или нет. В любом случае я отправил письмо своему товарищу в питерскую клинику, без помощи вы не останетесь. Всего доброго!

Положив трубку, доктор некоторое время смотрит на кролика, жонглирующего «Чудом-юдом», потом решительно берет ручку и лист бумаги…

* * *

Путь домой доктор преодолевает без приключений. Он, находясь в странно приподнятом настроении, злой и веселый, специально выходит на остановку метро раньше и идет пешком через оживленные улицы и перекрестки.

Войдя в квартиру, доктор первым делом берется за телефон, набирает номер матери мальчика.

— Что и требовалось доказать, — радостно кричит он в трубку. — Я — дома. Ничего не произошло…

— Извините, — устало отвечает мать. — Сашу увезли на «Скорой». Мы ужинали, и он вдруг захрипел и упал. Асфиксия. Сейчас он под аппаратом искусственной вентиляции легких. Отец там с ним, а я приехала за вещами. Врачи говорят — прогноз серьезный. Извините…

Доктор несколько секунд смотрит на тревожно пикающую трубку телефона, зажатую в руке, потом бросает ее и кидается к входной двери. Он выбегает на перекресток, едва дождавшись зеленого сигнала светофора. «Скорая» появляется внезапно, словно материализуется из серого вечернего городского воздуха, прошитого моросью. Доктор успевает вскрикнуть, водитель «Скорой» — отчаянно матюгнуться. Глухой удар, звон стекол, изломанное тело катится по мокрому асфальту…

А в темном кабинете доктора на столе лежит лист бумаги, по которому бегут написанные скверным «медицинским» почерком строчки:

Мой милый пациент, не знаю я, кому

Талант твой службу роковую служит.

Но волею твоей сегодня коль умру,

Желаю и тебе не пережить свой ужин…

Новопреставленный, от жизни отставленный Далия Трускиновская

— И долго ты собираешься скулить?

— Долго.

Она сказала это слово так, как если бы ей за непрерывный скулеж пообещали месячный оклад в пять тысяч долларов. Уверенно сказала, с большим чувством собственного достоинства. Мне хватает своих проблем. Если человеку охота гордо предаваться мировой скорби в комфортабельной норе — я его одиночество не нарушу. Надоест — сам вылезет. Чем меньше допекать — тем скорее соскучится и вылезет.

Примерно полгода спустя я сама стала в вышеупомянутую позу просветленной скорби. Со мной произошло то же самое, что и с Анной, — необъяснимый и болезненный разрыв с любимым человеком. А еще через месяц я ее встретила — такую довольную, что дальше некуда. Она прямо светилась. Если учесть, что ее разрыв был по уровню грязи несопоставим с моим, — бывший муж подал на нее в суд, причем в иске фигурировала кража денег из его служебного кабинета, — то ее бодрость показалась мне более чем завидной.

Спрашивать о бывшем муже было как-то неделикатно. Но в ответ на мою тактичность Анна поинтересовалась, как у меня с моим. И без всякого бабьего ехидства — она ведь действительно ничего не знала.

— А никак! — с ее собственной разудалой интонацией отвечала я.

Она посмотрела на меня чересчур внимательно... В общем, дня через три она мне позвонила и сказала, что — в курсе. Когда режут по живому и сыплют соль на раны — это, конечно, очень приятно. Однако Анна без всякого дурацкого соболезнования спросила — а не осталось ли у меня его фотографии и вещей.

— Хочешь его ко мне приворожить? — о, если бы это было возможно! Но поскольку это невозможно, остается только иронизировать, и я твердо решила держаться именно такой линии.

— Хочу привести тебя в человеческий вид.

Она приехала примерно час спустя.

В субботнее утро я обычно расслабляюсь. Но тут пришлось вылезать из халата, натягивать колготки, краситься и причесываться, хотя бы по минимуму. Анна была в черном и мне посоветовала вырядиться так же. Пока я копалась в шкафу, составляя приемлемый для солнечного летнего утра траурный туалет, она раскладывала по журнальному столику пасьянс из фотографий.

— Вот эта, — определила она.