— Полагаете, он забрал документы с собой? И спрятал здесь?
Почему бы и нет. Уничтожить досье — все-таки серьезное преступление. Но если Лефевра убедительно попросили просто «потерять» его... Среди такой кучи бумаг что угодно может пропасть.
Сабин прошла вдоль стеллажей, бесцельно притрагиваясь к коробкам, разглядывая обозначенные на них даты.
Жозеф задрал голову, беспомощно оглядывая архивы.
Здесь нам никогда его не найти...
Он не сразу сообразил, что в дверях кто-то стоит. Заметил только, что стало темно. В дверном проеме стояла уборщица и скалилась обожженным ртом. Метла исчезла; теперь в руках у горничной был знакомый спичечный коробок. С неподвижной ухмылкой она чиркнула спичкой, прежде чем Жозеф успел ей помешать, и бросила ее внутрь.
Вспыхнуло. Жозеф оглянулся: дальние архивы упаковали в несгораемое железо, но тут, впереди — один картон....
Он набросил куртку на ящики, но пламя успело перекинуться на соседний стеллаж.
— Сабин, выходите! — закашлялся. — Выходите же!
Полусгоревшей курткой он пытался как-то прибить огонь, тот весело пожирал картон, расходился. Еще несколько минут — и все здесь вспыхнет. Противопожарная сигнализация, должна была уже надрываться, а сверху — литься вода, но все молчало.
Сквозь дым Жозеф увидел, как горничная подносит к коробку вторую спичку. Жозеф бросился к ней прямо через пламя; кажется, штанина загорелась. И услышал спокойный голос — с той стороны:
— Стойте, Алис!
В помещение ударила пенная струя, Жозеф задохнулся, отплевался и рванул Сабин за руку в коридор.
Опустив древний огнетушитель, Оливье очень спокойно выговаривал горничной:
— Вы хорошо потрудились, Алис. Здесь уже достаточно светло. Хватит.
Теперь уже было слышно, как пронзительно верещит сигнализация. А по коридору к ним бежал Лефевр, взмокший и запыхавшийся.
— Никто не пострадал?
— Нет, — ответил ему Оливье. — Да и сгорело там не так уж много.
Лефевр вытер лоб и обратился к Жозефу:
— Кажется, я должен кое-что вам показать.
Жозеф сделал приглашающий жест в полузатопленные архивы.
Горничная потихоньку бледнела и выцветала; сейчас пропадет.
— Постойте, Алис, — удержал ее Оливье, — вы уже и так пропустили несколько сеансов. Вы не хотите поговорить о том, что сейчас произошло?
— Как ты меня нашел? — спросил Жозеф, когда они вернулись в бюро. Оливье только пожал плечами:
— Ты же увел мои спички...
Поиски Оливье наконец дали результат. Как оказалось, горничная Алис погибла при пожаре, который сама и развела. С предыдущего места ее уволили из-за склонности к пиромании: ей казалось, что в помещениях «недостаточно светло». Хотела ли она в самом деле помочь профсоюзу или просто воспользовалась общей бесконтрольностью — так или иначе, после пожара в архивах «обнаружилось» то самое досье отеля «Сентраль». Оно уже было передано в мэрию; Жозеф надеялся, что если продажу и вовсе не отменят, то, по крайней мере, задержат на неопределенный срок.
— И зачем было устраивать такое действо? — вопросила Моник.
Жозеф покрутил в руках кружку.
— Это Париж, — пробормотал он. — Здесь знают, чем лучше всего пугать власти.
Кажется, забастовка прекращалась; о несанкционированных призраках больше не докладывали, телефоны вернулись в нормальный режим и кафе снова открывались. Жозеф рассеянно любовался ожившим городом и думал, куда повести Сабин после работы. Теперь все прекратится. Париж — город тщеславный, без любви и восхищения дня не продержится. А потому не будет пугать всерьез.
— Шеф звонил, — сообщила Моник. — Будет только послезавтра. Не может выехать из Нормандии: железнодорожники забастовали.
Ника Батхен
Faces look ugly when you're alone…
Телефонный звонок бил в голову пулеметными очередями. Не открывая глаз, Джереми Монготройд нашарил проклятый аппарат и сбросил номер. Телефон тут же завопил снова.
— Что случилось, приятель?
Из-за груды подушек показалась недовольная женская физиономия. Пышная брюнетка с татуировкой на шее выглядела вполне аппетитно. Вот только имени её Джереми абсолютно не помнил и вспоминать не хотел. Он сделал значительное лицо и поднес трубку к уху:
— Да, мама!
— Немедленно приезжай, Джей! — в голосе миссис Монготройд чувствовался неподдельный страх.
— Джереми, мама. Дже-ре-ми. Восемь утра. И ты знаешь, что я работаю. Очень сложное дело. Тайна киноактрисы, — Джереми зажмурился от приступа острой боли. Яду мне! Или хотя бы джина. С ледяным тоником, в тонком бокале, покрытом испариной…
— Бабушка в госпитале. Ей так плохо, Джей! Вчера вызвали амбуланс в Лейк-Парк, и потом позвонили нам с Бобби.
— Что с ней, ма? Сердце? Почки? — Джереми знал, что Ба так легко не сдается, но в девяносто четыре трудно сохранять здоровье.
— Джей, дорогой, знаешь…
Пауза затянулась. Что-то кольнуло в груди. Неужели?!
— Она умерла?
— У неё галлюцинации, бред и галлюцинации! Приезжай скорее, умоляю тебя, я в отчаянии.
Только этого не хватало.
— Через два часа буду. Где она?