Право на безумие

– Хорошо сказали. И стихи хорошие, – проникся Аскольд сентиментальностью попутчика, и такая близость, такое единство вспышкой молнии пронзило вдруг обоих, что впору слезу пустить. Пронзило, осветило души и связало крепко, что случается редко в наши дни, особенно ввиду случайности и кратковременности дорожного знакомства. – Я и сам только в монастыре вкусил всю прелесть тихой деревенской жизни. Но вкусив, кажется, не потеряю сладостного послевкусия вовек. Даже не знаю, куда я еду, зачем? Что буду делать, как жить в этой ставшей уже абсолютно чужой Москве? А вы часто бывали в деревне?

– Увы, нет, – со вздохом ответил Берзин, – всего-то один только раз, да и то в глубоком детстве. Было мне лет пять, может быть шесть. Мама тогда отыскала свою родную сестру – война многих разбросала по свету, люди искали друг друга, некоторые находили. Моей маме повезло. Она нашла родственников в глухой белорусской деревушке, и как-то летом мы поехали к ним в гости. То было действительно глухое, затерянное среди лесов и болот селение, достаточно удалённое от основных магистралей. Это неказистое в других условиях обстоятельство в данном случае спасло людей от оккупации, а может, и от полного истребления. Война совсем не затронула деревню. Моя детская память запечатлела ровные, статные дома, украшенные резными наличниками, изразцовыми печными трубами и цветными, прямо пряничными петушками на крышах. Я хорошо помню, как мне нестерпимо хотелось лизнуть одного из них, самого красивого и фигурного, а может даже откусить кусочек. Вообще у меня сохранилось стойкое ощущение сказки, будто нам удалось проникнуть внутрь удивительно-волшебного мира режиссёра Роу, фильмы которого я тогда смотрел с превеликим детским восторгом. Да и сейчас бы, наверное, не отказался от удовольствия.

Люди этой деревни, несмотря ни на что – ни на коллективизацию, ни на ужасы войны, ни на послевоенные зачистки оккупированных территорий – сохраняли и поддерживали древний уклад своей жизни, унаследованный от далёких предков, освоивших эти земли и основавших тут великую русскую культуру. Их нельзя было назвать зажиточными, даже обеспеченными. Жили бедно, порой голодно, но вековую любовь и преданность своей земле не экономили, не берегли про запас до лучших времён. И земля отвечала им взаимностью, сохраняя от врагов, питая их пусть не досыта, но и не впроголодь. Таково уж было время, когда сытость являлась признаком чуждости, даже враждебности, а стойкое преодоление бед и невзгод, безропотное смирение перед грабежом и насилием – доблестью.

Тётка моя – сестра мамы – была замужем за весьма прижимистым, скупым во всех отношениях мужиком. Вероятно, это обстоятельство помогло им не только выжить, но и наладить довольно крепкое по тем временам хозяйство. Односельчане недолюбливали его, часто, ничуть не смущаясь, поговаривали, что если бы немцы вошли в деревню, то он непременно служил бы у них старостой. Возможно, так оно и было бы, но немцы же не вошли… Тёткин муж и при советах не пропал, занимал какую-то руководящую должность в колхозе – что-то типа завхоза. Он всегда был хмурым и неразговорчивым, поэтому я по-детски боялся его, мне казалось, что он страшно недоволен нашим приездом и хочет прогнать нас с мамой на улицу. Но это всего лишь пустые детские страхи, основанные только на поверхностном, обманчивом впечатлении. На самом деле он был вполне добрым и искренним человеком, только замкнутым и угрюмым. А скупость свою он оправдывал бережливостью и хозяйственностью, обвиняя в ответ недоброжелателей в лени и разгильдяйстве. Фамилия у него была звучная – Куруль, а односельчане звали его просто Куркуль. Дядька мой и правда внешне чем-то смахивал на старосту из советских фильмов о войне. Помните роль Быкова в картине «Вызываем огонь на себя»? Вылитый мой дядька, только тот Ролан Быков, а этот Куркуль.

Была у меня одна забава тогда. В тёткиной хате хранилось полно всякой рухляди. Куркуль ничего не выкидывал, а бережно складывал, берёг, копил годами, будто наследство собирал для детей. В сенях все стены были увешаны старыми телогрейками, их, видимо, выдавали в качестве спецодежды, но он не использовал, и не выбрасывал, а хранил как коллекцию модной одежды. Для чего? Кому в будущем могло понадобиться такое количество ватников? Это было известно только самому Куркулю. Так вот, я брал длинный прут и что есть силы лупил по ним. Это нужно было делать весьма ловко, чтобы успеть вовремя выбежать из помещения во двор, потому что от телогреек в воздух поднималось такое несметное количество мух, что в прямом смысле слова дышать было нечем. Меня страшно забавляла такая шкода, за что я неоднократно бывал наказан, но всё равно украдкой, когда никого из взрослых не было радом, лупил прутом изо всех сил, а потом летел стремглав на улицу и восторженно наблюдал с безопасного расстояния за неистово жужжащей чёрной тучей. Это было страшно интересно, и никакая экзекуция не могла меня отвадить от эдакого удовольствия.