Право на безумие

Птицы покружили с минуту в воздухе и разлетелись в разные стороны, кто куда, будто их и не было вовсе. Сверху на землю смотрело чистое, наливающееся постепенно розовым предзакатное небо. Нюра опустила глаза и вновь погрузилась взглядом в привычную, непробиваемую никакими оказиями, а на самом деле просто смирившуюся со всеми неожиданностями толпу. Казалось, лишь она одна удосужилась видения стаи небесных гостей из прошлого. А может быть, они прилетали действительно только для неё? Как бы там ни было, но жизнь продолжалась, и надо было послушно вливаться в её неспешное, обыденное течение.

Нюра сделала пару шагов вперёд и вновь остановилась. На этот раз её внимание привлёк старинный чугунный фонарный столб, будто специально вырванный какой-то неистовой силой из давно минувшего и поставленный тут на дороге. Возле столба стояла девочка в лёгком ситцевом платьице в мелкую клетку. Её слегка растрёпанные косички, потеряв первозданную правильную форму, грустили не по-детски распущенными, свисающими до попы алыми капроновыми ленточками. И столб, и девочка возле него казались будто спроецированными скрытым кинопроектором из старого кинофильма «Подкидыш». Только ребёнок был на пару лет старше. И… повзрослее что ли. Девочка стояла неподвижно лицом к столбу, будто наказанная, с каким-то недетским терпением и достоинством несущая на себе всю несправедливость, даже предвзятость бездушного мира. Эта сцена привлекала к себе внимание некоей неправдоподобностью, неестественностью, будто вырванная искусственно из совершенно иной ситуации и поставленная тут в угоду взбалмошной фантазии начинающего режиссёра. Нюра оглянулась по сторонам – ни камеры, ни других атрибутов кино-видеосъёмки нигде не было. Московская улица жила своей обычной суматошно-гламурной жизнью второго десятилетия двадцать первого века, в которой не было места ни рудименту чугунного литого столба, ни девочке с косичками, ни самой Нюре. Тогда женщина решительно шагнула в кадр.

– Ты что тут делаешь, девочка? – спросила она, приблизившись.

Ребёнок никак не отреагировал на вопрос, казалось, не слышал его вовсе. Нюра сделала ещё шаг и слегка коснулась плеча девочки.

– Почему ты одна? Где твоя мама?

Та нервно дёрнула плечиком, освобождаясь от ненужного ей контакта, и вновь замерла. Она явно не хотела никого видеть, ни с кем разговаривать, в этом мире сейчас для неё не было никого кроме себя самой. Такое поведение насторожило Нюру…, но почему-то не обидело, даже не задело. Она обошла ребёнка и присела на корточки, пытаясь заглянуть в глаза. Но девочка отвернулась всем телом и вновь уставилась в невидимую точку в стороне от женщины.

«Нет. Так её не пронять», – подумала Нюра, а вслух произнесла неожиданно даже для себя.

– Ты двойку получила и не знаешь, как это пережить? – женщина опустила взгляд и на миг ушла в какие-то свои сокровенные мысли. – Вот и я тоже получила… Даже не двойку, а самый кошмарный кол. Наверное, заслуженный…, но такой обидный.

– Неправда… Тётеньки не получают двоек… – девочка почему-то ослабила оборону и повернулась к Нюре. – Взрослым вообще не ставят оценок. Зачем вы обманываете?

– Ставят, подружка, ещё как ставят, – нисколько не удивилась контакту женщина, будто именно так всё и должно было случиться. – Только учителя у них строже, и оценки их больнее. Не в дневник, а в самое сердце.

– Как это? – заинтересованно спросила девочка.

– Вот так, – охотно ответила Нюра, – красными чернилами глубоким росчерком, – она подняла влажные от слёз глаза и погрузилась взглядом в полные сострадания, такие же большие и зелёные глаза девочки. – Только ведь сердце не дневник, его не закопаешь в куче строительного мусора.

– А откуда вы знаете, что я закопала дневник?

– Знаю. Сама закапывала, когда была такой же, как ты теперь.

Девочка уже не старалась отвернуться, уйти от общения, но напротив, жадно поедала прозорливым детским вниманием эту странную тётеньку, которая всё знает. Она даже присела на корточки подобно своей новой знакомой, подсознательно желая придать беседе больше интимности.

– И вы тоже хотели умереть? – спросила она тихо и доверительно настолько, насколько способен к искренности неискушённый предприимчивой мирской мудростью ребёнок.

– Очень хотела, – ответила ей в унисон Нюра. – Я и сейчас хочу. Только нельзя мне.

– Почему?

– Мама очень расстроится,… а маму огорчать никак невозможно. Ты же понимаешь, подруга?

– Понимаю, – с глубоким вздохом согласилась девочка и опустила глаза.