Право на безумие

Нюра вспомнила вдруг, как ещё школьницей переписывалась с мальчиком из далёкой диковинной Монголии. Было в те годы такое модное поветрие – интернациональная дружба навек детей из разных стран, объединённых общей коммунистической религией взамен разодранных в клочья древних, испокон веку сущих, традиционных. Была даже установка от верховных жрецов этого безбожного культа всячески развивать на местах, подкреплять всеми возможными несуразностями такую дружбу. Вот и Нюре достался по жребию мальчик из Монголии, и она со всей детской непосредственностью да октябрятской ответственностью принялась дружить изо всех сил. Мальчик ей попался хороший, искренний, такой же непосредственный, как и сама Нюра. Они подружились по-настоящему, писали друг другу письма, в которых рассказывали о своих странах, играх, увлечениях, мечтах. Монгольский мальчик с упоением и поэтическим азартом поведал тогда советской девочке о своей далёкой стране, об её истории, самобытности. Нюра всегда ждала его писем, с интересом читала их словно книгу, и рисовала в послушном ребячьем воображении диковинные картины древней бескрайней степи, в которой так беззаботно и весело шалить, которую во всю жизнь не обскачешь даже на резвой низкорослой лошадке. Как же звали того мальчика? Она уже не помнит, забыла, ведь это было так давно. Джучи… Кажется, его тоже звали Джучи… Сын Чингисхана – так вроде его имя переводилось на русский язык.

– Постой… Джучи? Как Джучи? – невольно произнесла женщина вслух. – Странно… Всё это очень странно…

– Мне женщина нужна…

– Что…?

Нюра очнулась. Прямо напротив сидел всё тот же гражданин и внимательно, без тени улыбки рассматривал её. Во взгляде его не было ни наглости, ни хамоватой самоуверенности, ни даже обычной фамильярности или развязности, только пристальное, вдумчивое изучение. Будто он хотел прочитать или хоть угадать в её чертах нечто важное для него. Только теперь женщина решилась тоже рассмотреть своего нечаянного знакомого. Не то чтобы он был ей интересен или чем-то привлёк её внимание, просто знакомство, как не уходи от действительности, состоялось и не спешило заканчиваться также внезапно, как и возникло.

На мужчине была надета упоминаемая уже ранее футболка – широкая, не по размеру, подчёркивающая худобу и какую-то нестандартность его фигуры, точь-в-точь какие употребляют часто подростки, что называется, на вырост. Но то, что годилось и вполне удовлетворяло бы юнца, не очень вязалось с образом человека взрослого, к тому же не молодого уже. А обладателя огромной футболки с короткими рукавами отнюдь нельзя было назвать молодым. На вид ему, как и Нюре, было что-то около пятидесяти, впрочем, выглядел он весьма моложаво. Роста он оказался немного выше среднего, очень белокур, густоволос, со впалыми щеками и с лёгонькою, востренькою, почти совершенно белою бородкой. Глаза его были большие, голубые и пристальные; во взгляде их было что-то тихое, но тяжёлое, что-то полное того странного выражения, по которому некоторые угадывают с первого взгляда в субъекте падучую болезнь. Лицо его было, впрочем, приятное, тонкое и сухое, но бесцветное, будто маска. В руках его болтался тощий полиэтиленовый пакет, в котором, как уже было озвучено, хранилась аккуратно сложенная фланелевая рубашка, на ногах отглаженные в стрелочку непонятного производства джинсы и старомодные, родом из семидесятых китайские кеды – всё не по-столичному.

– Мне женщина нужна, – повторил гражданин фразу, которую Нюра уже склонна была считать показавшейся ей.

– Что? Какая женщина? – недоумённо, всё ещё надеясь на слуховую галлюцинацию, переспросила Нюра.

– Самая обыкновенная… – красивая и добрая…, такая как вы…

Нюра от удивления и неожиданности раскрыла рот, желая сразу же и наотрез дать отповедь этому дерзкому нахалу. Но слова негодования никак не желали выстраиваться в правильные, убедительные, а главное утвердительные предложения, только разрозненно метались вокруг языка, спутывая его, сковывая коварным, предательским косноязычием. К тому же «красивая и добрая», хотя и не смело, осторожно, легохонько, но как ни крути, всё-таки несколько скрашивали «самая обыкновенная».

– Да вы что?! Что это вы себе позволяете тут, молодой человек?! – наконец вылупилось из раскрытого рта. – Да… как вам не стыдно… даже …?!

– Вот я так и думал… – перебил гражданин, – так я и предчувствовал…, что вы непременно увидите в словах моих какую-нибудь особую, нехорошую цель. Но, ей-богу, кроме удовольствия познакомиться, у меня нет никакой иной цели…

Взгляд его был настолько невинен в эту минуту, а улыбка до того без всякого оттенка хотя бы какой-нибудь затаённой пошлости, что Нюра вдруг успокоилась и как-то невзначай другим образом посмотрела на своего визави; вся перемена взгляда совершилась в одно мгновение.