Право на легенду

— Аркадий, — сказал он. — Аркадий Сергеевич, это Замятин. Читал уже? Тогда слушай: ты мое заявление завтра с утра в корзину сунь, да пораньше, чтобы никто не знал. Не можешь? Ну, понятно. Раз Ильин видел, значит, половина завода видела. А мне, понимаешь, дочь запретила: бобру, говорит, скучно без товарищей будет. Какому бобру? Обыкновенному бобру. Глупому…

— Галка! — крикнул он. — К понедельнику мы «Дальний» починим, можешь чемодан собирать. Да матери скажи, что мы ей ребят подкинем.

3

Третьего дня, когда знакомый рыбак на Диомиде сказал ему о глиссере, поступившем в адрес морского клуба, Жернаков как-то легко к этому отнесся. Должно быть потому, что привык все эти годы Петрова с его маломощными лодчонками всерьез не принимать. Глиссер, однако, меняет дело. Только вот одно непонятно: как это Петров собирается на нем по хорошей волне ходить? Что-то тут не то. И вообще, беспокоиться рано. Если Касимов не сочиняет, то «Меркюри», можно сказать, у него в кармане, он за ним сам во Владивосток ехать готов.

А все-таки… что же с глиссером? Разве что позвонить в рыбный порт, там в курсе дела. Но звонить не стоит, потому что это будет означать, что Жернаков тревожится, Такого удовольствия он Петрову не доставит.

Он сидел, не зажигая света, курил и смотрел в окно. Настя сегодня опять в ночную смену, пора это безобразие прекращать. Не девочка уже, бабка, слава богу, надо бы о своем внуке подумать. Зинка вон все просит, чтобы она ей помогла шубку детскую к зиме подшить: хоть и артистка, а неумеха, чуть что, к свекрови бежит.

Жернаков посидел так, привалившись к спинке дивана, и незаметно задремал. А когда проснулся, то услышал из Женькиной комнаты громкие голоса.

«Кого это еще привел? — недовольно подумал он. — Никак, черт полосатый, в голову не возьмет, что я за него клянчить ходил. Мне же в первую очередь совестно будет, если опять не сдаст».

… — Все это чепуха! — горячо говорил Женька. — Вот я сам учителей изводил, теперь, выходит, пять лет проучусь, приду в класс, а меня будут называть «логарифмом» или «барабаном»! Я не знаю, наверное, тут особенный какой-то талант нужен, чтобы учителем быть.

— Ну зачем же ты тогда в институт идешь? Зачем? Себя обманываешь, это ладно, а вдруг ты у какого-нибудь парня или девчонки, которые, может, с детства учителями стать хотели, место отнимешь?

Жернаков не без удивления узнал голос Леночки: Женька никогда ее домой не приглашал.

— Кому надо, тот всегда попадет, — сказал Женя. — Тут ведь, знаешь как получилось? Сначала вроде бы для матери. Мы так и с отцом договорились: матери это сейчас, можно сказать, главное в жизни, а раз так, буду поступать. Теперь думаю — почему для матери? А для меня? Это ведь интересно — история… Когда в школе изучали, так там одни даты да фамилии, да войны, да краткие выводы, а вот когда читать стал… Знаешь, интересно иногда получается.

— А как же все-таки дальше, Женя? Ну, кончишь ты институт, ведь учителем будешь, «барабаном» или «логарифмом».

— Не знаю. Мне образование нужно. Только ты не думай, я не для авторитета там или еще для чего, просто, понимаешь, как-то стыдно иногда делается. Смотрел однажды фильм английский о Кромвеле, ну, ты помнишь: был такой крупный деятель буржуазной революции, и вот сижу и гадаю — казнят его или не казнят? Это все равно, что «Войну и мир» читать и думать, чем Бородинская битва кончится.

— Читать надо. Некоторые иностранные языки самостоятельно изучают, а уж историю или литературу…

— Не то! — перебил Женя. — Образование — это не просто взял да прочитал. Не только знания. Это, наверное, вообще культура. Понимаешь?

— Понимать-то понимаю, а как же все-таки со школой? Работать после института будешь?

— Я в аспирантуру поступлю, ученым буду! Ну, что ты в самом деле пристала? Может, и в школу пойду. А скорее всего — буду плавать. С мореходкой у меня ничего не вышло, ты знаешь, нога проклятая подвела. Буду матросом, может, в загранку пошлют. Интересно! Обезьяну тебе привезу или пингвина.

— Крокодила лучше привези, в ванной держать будем.

— Я понимаю, конечно. Смешки смешками, а если по делу говорить, то черт его знает. Подзадержался я как-то, Тимофей к восемнадцати годам уже все точно для себя определил, готовый, как говорится, был человек. А я нет. Я только главное знаю — хочу хорошо прожить. Вот ты посмотри на отца — что у него? Биография, что ли, какая богатая? Нет у него никакой биографии. А прожил он хорошо.

— Он еще не прожил, — сказала Лена.

— Ну, я не в том смысле.

«Вот черт! — подумал Жернаков. — Конечно, окна темные, Женька решил, что меня дома нет. Стыдно вроде бы на старости лет подслушивать. А как теперь выйдешь! Только бы целоваться не вздумали».

Но до поцелуев, кажется, еще не доходило. Жернаков даже подумал, что в свое время, когда он с девушками наедине оставался, по-другому себя вел. По крайней мере, разговоров умных не затевал, старался что-нибудь посмешнее да полегче.

И тут Женя словно бы уловил мысли отца, потому что, пропустив часть разговора, Жернаков услышал громкий смех.