Право на легенду

— Не опоздаю, — сказала Нина. — Куда мне теперь опаздывать.

Она была уже в машине.

— Вы ведь не против, Павел Петрович?

— Нет, — сказал он. — Я не против. С маминого разрешения…

6

— Домье, к сожалению, продан. — Очень вежливый сухонький старичок в бархатной кацавейке сочувственно развел руками. — Да, да, я понимаю, но на него всегда такой спрос. Тем более редкое, уникальное издание.

— Ну вот, — вздохнула Нина. — Я же говорила.

Вид у нее был такой удрученно-обиженный, что Павел про себя улыбнулся: смотри-ка ты, она и впрямь огорчена, что отец останется без подарка.

— Минутку, — шепнул он ей. — Сейчас я произнесу волшебное слово, хотите? — И, снова обратившись к продавцу, сказал: — М-да, ничего не попишешь. Петр Семенович будет очень опечален. Он так надеялся.

— Простите, а что профессор?..

— Да, папа болен и не смог приехать. Годы, знаете ли, сердце.

Старичок внимательно посмотрел на него из-под очков, покрутил пуговицу на кацавейке и сказал:

— Ну хорошо. Да, я действительно оставил профессору Домье, оставил, как вы называете, под прилавком, потому что Петр Семенович знаток и ценитель… А вы похожи на отца. Похожи. — Он посмотрел по сторонам и вытащил тяжелую зеленую папку.

— Сорок репродукций. Два листа немного попорчены, на это есть специальная запись. Вы думаете, мне все равно, куда попадет хорошая вещь? Мне не все равно.

Потом они сидели в машине и смотрели гравюры.

— Ну и как? — спросил Павел.

— Глупая я, наверное. Мне не нравится.

— И мне тоже, — рассмеялся Павел. — Только это между нами. Такие вещи нельзя говорить вслух, а то нас потащат в университет культуры и будут мурыжить до тех пор, пока мы не признаемся, что пошутили.

— Хорошо, я не буду вслух.

Павел сидел, смотрел на нее, снова ставшую почему-то немного грустной, и ему захотелось сделать ей что-нибудь приятное: сегодня легко было делать приятное и хорошее, потому что все шло так, как он хотел, и оставалось слишком мало времени, чтобы что-то могло измениться.

— О чем вы думаете, Павел?

— Я думал о том, что мне с вами делать? Хотите, свожу вас в кино?

— Нет…

— А в цирк?

— Не надо. Терпеть не могу дрессированных животных… Давайте лучше поедем на выставку собак, это недалеко. Вы любите собак?

— Издали, — признался Павел. — Они меня почему-то кусают.

Выставка была в Сокольниках. Павел сроду не видел столько собак сразу: они стояли, лежали, бегали, рвались с поводков, рычали и повизгивали — огромные волкодавы и крошечные, почти игрушечные болонки, важные доберман-пинчеры и элегантные колли — это была поистине демонстрация собачьей гвардии.

Нина на глазах преобразилась. Она уже больше ни на что не обращала внимания, отмахнулась, когда Павел предложил ей мороженое; она, казалось, вообще забыла о его существовании, останавливалась возле каждого пса, заговаривала с хозяевами на каком-то особом языке собаководов, потом подошла к свирепой овчарке, и Павел зажмурился, когда Нина стала гладить эту оскаленную собачью морду, — он уже слышал хруст костей, но страшная собака вдруг кротко подала Нине лапу.

Свихнутая девчонка, подумал Павел, но тут же решил, что так и должно быть, потому что Веня тоже очень любил собак, хотя в отличие от сестры ничего не понимал ни в родословных, ни в экстерьере, путал таксу с легавой и всегда подчеркивал, что он любитель, а это значит — любить собак, а не свое отношение к ним.

Павел вспомнил, как Веня однажды переругался со своими друзьями-полярниками на острове Врангеля. Собак на станции было много, и Веня, на два месяца прикомандированный к полярному отряду, скоро знал их в лицо: ему нравилось, что ребята относятся к ним очень по-свойски, без обычной снисходительности хозяев, но потом кто-то намекнул ему, что если он хочет, то может выбрать себе пса по душе и сшить из него шапку. «Они ведь для того у нас и живут. Для того кормятся. Унты из них шьем, рукавицы. Очень хорошо греет друг человека».

Венька вспылил и сказал, что из собак можно шить рукавицы, но не из тех, с которыми ты дружишь. Он бы, например, не мог дружить с овцой, обреченной на шашлык. Это подло.

Ему сказали, что он идеалист, и в знак примирения подарили щенка, который скоро вымахал в здоровенную псину. Веня увез его в Москву.

Нина, словно отгадав его мысли, сказала:

— Почему вы не спросите о Тумане? Он в прошлом году умер от старости.

— Да, знаете… Просто думал, что есть поважнее темы. Я его помню. Самодовольный такой был кобелина.

Нина покачала головой.

— Собака не может быть самодовольной. Самодовольство — когда ты стоишь посередине мира, и весь этот мир для тебя. И самая жирная кость, и самая теплая конура. Помню, однажды я очень поздно вернулась домой, мама, конечно, нервничала, и Туман весь вечер ее успокаивал, развлекал, даже на задних лапах ходил, чего никогда в жизни по гордости своей не делал, а потом принес ей свою миску с кашей… Вы не смейтесь, это для собаки жертва. А когда я вернулась, он со мной день не разговаривал.

— Скажи на милость! Вот уж не думал. Ведь просто дворняга. Был бы хоть породистый.