Право на «лево». Почему люди изменяют и можно ли избежать измен

Более того, хотя мы и отказываемся признаваться в ревности, порой мы переживаем, что партнер нас не ревнует. «Кто не ревнует, не влюблен», – гласит старинное латинское изречение, и мы склонны соглашаться с ним, когда речь идет о других людях, хотя и не применяем ту же логику к самим себе. Я вспоминаю сцену из фильма «Буч Кэссиди и Сандэнс Кид», где однажды утром Буч в исполнении Пола Ньюмана решает прокатить на велосипеде подружку своего приятеля Сандэнса Этту Плэйс (Кэтрин Росс). Он подвозит ее к дому, и они обнимаются. Сандэнс (Роберт Редфорд) выходит на крыльцо и спрашивает:

– Что ты делаешь?

– Краду твою женщину, – отвечает Буч.

– Забирай, – с фирменной небрежностью бросает Редфорд.

Помню, когда я была маленькой, всем нравилась эта демонстрация братского доверия, а я все гадала: может, она почувствовала бы себя более любимой, если бы он оказал большее сопротивление?

Дилемма собственничества

Полли связалась со мной, находясь по другую сторону Атлантики. Почти три десятка лет она была уверена в безупречной порядочности своего мужа Найджела, пока с удивлением не обнаружила, что даже он не властен над кризисом среднего возраста, который заявил о себе романом с молодой женщиной по имени Кларисса. «Да я готова была жизнью поклясться в его верности!» – говорила мне Полли. Но гордый отец четверых детей не считал свой роман интрижкой на стороне – он был влюблен и всерьез рассматривал возможность бросить Полли ради новой жизни. К его огромному сожалению, темноглазая любовница решила, что у него слишком уж много багажа, с которым ей не справиться. Найджел был подавлен, но в то же время почувствовал некоторое облегчение. Он решил вернуться домой и положить конец тому, что теперь называет «временным помешательством».

На первой встрече с этой британской парой, обоим партнерам которой было уже под пятьдесят, я гораздо больше узнала о любовнице, чем о них самих. Полли говорила о ней без остановки.

«Хотела бы я выбросить эту женщину из головы, – рассказывала она. – Но я все время представляю те сцены, что он описывал в своих письмах к ней. Пусть он скажет ей, что это было просто дурацким физическим влечением. Я представляю, как она кичится тем, что было между ними, уверенная, что это гораздо важнее его связи со мной. Думаю, ему нужно прямо сказать ей, что он любит меня и не любит ее. Может, это избавит меня от страданий». Я слышу ее боль, но в ее требованиях проскальзывают и нотки ревности.

Когда я указала на это, Полли почувствовала себя изобличенной. Она не стала ничего отрицать, но ей явно было стыдно. Ревнивец понимает, что он не вызывает сочувствия и что его муки скорее подвергнутся критике, чем найдут понимание. Именно поэтому сегодня почти не говорят о ревности, которую Пруст однажды назвал «демоном, что нельзя изгнать». Современный словарь измен полон «травм», «навязчивых мыслей», «флешбэков», «одержимости», «бдительности» и «сопутствующих ран». Рассматривая измены, мы легитимизируем романтические страдания, но при этом лишаем их романтической сущности.

Я заверила Полли, что ее ревность естественна и ее не стоит стыдиться. Признать свою ревность – значит признать любовь, соперничество и тягу к сопоставлению, а все это обнажает нашу уязвимость. И хуже нам становится, когда мы показываем эту уязвимость человеку, который нас ранил.

Зеленоглазое чудище ревности насмехается над нами, когда мы оказываемся беззащитны, и вступает в сговор с нашей неуверенностью, страхом потери и недостатком чувства собственного достоинства. Это не слепая и не патологическая ревность (черноглазое чудище, как ее иногда называют), при которой безосновательные подозрения подпитываются в большей степени детской травмой, чем текущими обстоятельствами. Это ревность, которая неотделима от любви, а следовательно, и от неверности. В этом простом слове заключен целый ураган сильнейших чувств и реакций – от печали, сомнений в себе и унижения до собственничества, соперничества, возбуждения, воодушевления, мстительности, желания взять реванш и жестокости.

Я попросила Полли рассказать мне больше о своих чувствах. «Порой мне кажется, что я утешительный приз», – призналась она. Женщина своего времени, она хочет большего. «Я хочу, чтобы она знала, что он вернулся, потому что любит меня, а не потому что чувствует себя виноватым или обязанным и не потому что она его бросила».

И вот перед нами встает дилемма собственничества. Желание обладать и контролировать одновременно представляет собой и неотъемлемый элемент страсти, и извращенную форму любви. С одной стороны, мы хотим обязать партнеров возвращаться к нам. Однако мы не хотим, чтобы они возвращались из чувства долга; мы хотим чувствовать себя избранными. И мы понимаем, что любовь, лишенная свободы и возможности добровольной капитуляции, перестает быть любовью. И все же нам страшно давать ей эту свободу.