Право на месть

Только когда Ричард засыпает, я неслышно спускаюсь вниз. Он вернул мне мой телефон, и на кухне безупречный порядок – он все вымыл и убрал после обеда, который сам приготовил. Мои нервы натянуты. Что-то тут не так. Он так быстро не успокаивается – за слепой яростью обычно следуют минимум двадцать четыре часа холодного бессловесного обращения. Только после этого наступают раскаяние и сожаление вместе с выворачиванием наизнанку событий, и каким-то образом получается, что во всем виновата я, потому что «ну ты же знаешь, какой я бываю». На сей раз все как-то очень уж быстро.

Это должно насторожить меня, но я слишком устала, чтобы разгадывать, что он надумал. Я ставлю чайник. В голове у меня Лиза и мой собственный позор: я лучшая подруга и потому должна была знать. Но я смотрю на подставку для ножей и думаю о Ричарде наверху, спрашиваю себя, сколько нужно времени, чтобы довести человека до убийства. Господь свидетель, я должна быть близка к этому, но, сколько бы он ни выколачивал из меня любовь, я бы не смогла его убить. Я выкидываю пакетик от чая в мусорное ведро и вижу в нем то, что осталось от былых отношений. Нет, Ричард не успокоился.

Одним глазом я поглядываю на лестницу, пытаясь еще раз набрать номер Авы. Я люблю Аву, как только можно любить ребенка. Вероятно, я больше не смогу любить Лизу, но Ава остается в моем сердце. Мне нужно что-то в сердце.

На этот раз автоответчик молчит. Просто гудки в никуда. Словно ее никогда и не было.

28

Ава

Это мгновение снова и снова прокручивается у меня в голове. Мама смотрит на меня. Я смотрю на нее: «Почему они называют тебя Шарлоттой? Кто такая Шарлотта?» У нее на лице выражение испуганного кролика с широко распахнутыми глазами.

Даже после того, как кирпич прилетел в окно и меня затолкали на заднее сиденье фургона и отвезли в полицию, потом оттуда тайно в это убогое жилье, я не очень поняла, что все это значит. Теперь я все прочухала и скрылась за стеной ярости, боли, страха и еще тысячи эмоций между ними.

Ненавижу этот дом. Здесь не такой запах. Не как дома. Мне плохо без моей спальни. Здесь в комнате нет дивана с удобной спинкой. Это какое-то чужое место с чужими людьми, и я здесь самая чужая из всех. Все изменилось. Вся моя жизнь исчезла, и это несправедливо. Я ни в чем не виновата. Я ничего не сделала. Я это ненавижу. Я их ненавижу. Я ее ненавижу. Мне не хватает моей мамы, которая, казалось мне, была немного слезливой и приставучей, но она была моей мамой, мы иногда вместе смеялись, и я знала: она меня любит. Но не эта женщина. Чужая. Я не хочу, чтобы ее кровь была частью моей. Я не хочу быть частью чудовища.

Когда моя дверь закрыта – а она почти все время закрыта, – я все еще слышу их голоса, скрип пола под их удобной обувью, когда они ходят. Там, вероятно, человека четыре-пять, но ощущение такое, что их больше. Двое из полиции. По крайней мере, один – психарь, я знаю, потому что она пыталась говорить со мной, но я отказалась. Если тут кто и псих, то не я. Она много времени сидит в гостиной с ма… с Шарлоттой. Хотя она почти ничего и не говорит, кроме «да» и «нет». Она, как зомби, сидит там, смотрит на орущий телик. Вид все такой же жалкий, словно напялила на себя мамину кожу. Нет, я больше на ее приемы не куплюсь. Почему кто-то должен ее жалеть? Она ведь сделала это. Она убийца. Это она – я даже не могу заставить себя произнести это вслух – совершила то, что совершила. Почему за это должна платить я?

Я хочу, чтобы мне вернули мой айфон и айпад, но Элисон сказала «нет», пока они не решат, что делать с ней. И со мной. Они требуют, чтобы газеты перестали печатать мои фотографии, но по их приглушенному разговору за дверью моей спальни мне кажется, что все это полная фигня. Они не знают, что с нами делать.

Мне не нужна новая личность. Я хочу быть самой собой.

Элисон назначена надзирать за Шарлоттой. Я их всех ненавижу, этих чужих людей, но если бы не ненавидела, то, может, Элисон мне немного понравилась бы. Когда я в ярости кричу на нее, говорю, что хочу увидеть моих друзей, она смотрит на меня со странной смесью доброты и жалости. Она все твердит, что я должна потерпеть. Ей легко говорить.

Меня подташнивает. Правда, меня сейчас все время немного подташнивает. Это еще одна проблема, которую я не могу решить, потому что тогда придется всем рассказать. Как, спрашивается, я смогу разобраться с этой тонкой голубой полоской, когда я заперта тут, словно в клетке?