Право на месть

Май, у Кейти короткие каникулы, но это ничего не значит для Шарлотты. Она теперь почти не ходит в школу, и никому до этого нет дела. Ни одному из учителей не нужна в школе Шарлотта Невилл. Она все ломает. Она бранится. Колотит других ребят. Она неуправляема. И становится только хуже. Малыши боятся ее. Ее злость похожа на ухмыляющегося волка, пожирает детские страхи, чтобы убить собственный. Большой и страшный Серый Волк. Маленькая Красная Шапочка.

– Шарлотта? Ты слушаешь? – Кейти ходит кругами по пустой загаженной комнате, поднимая облачка пыли своими шагами. – Вся кожа у него была серая и какая-то дряблая. Он словно был пустой. Я могла бы целый день на него смотреть.

Они в одном из приговоренных домов на Кумз-стрит. Жадные лапы муниципальных властей вытащили все ценное, и теперь дом стоит, забытый, пока не появятся бульдозеры, чтобы его снести, что вряд ли случится скоро, как не устает повторять соседка миссис Копел.

– Серый, – снова говорит Кейти, растирая пыль пальцами. – Как вот это.

Дедушка Кейти умер, она всего два дня как вернулась с похорон и теперь все время рассказывает об этом, и очень кстати, потому что иначе полились бы слова изо рта Шарлотты.

– Гадость, – говорит она, когда Кейти садится рядом. Они сидят на курточке Шарлотты, чтобы не испачкалось платье Кейти, но спинами прижимаются к стене, и Шарлотта делает заметку на память в своей тупой, гудящей голове: отряхнуть одежду Кейти, прежде чем они разойдутся по домам. Ей бы не хотелось, чтобы у Кейти были неприятности, потому что это означало бы, что они не смогут больше встречаться, а сейчас Кейти – единственное, что не дает ей пуститься во все тяжкие.

– Да, но чудесная гадость.

Шарлотта никогда не видела покойников, но ей как бы хочется посмотреть. Она жалеет, что не видела покойника вместе с Кейти.

– Он пахнул?

Этот дом пахнет сыростью и гнилью, хотя день теплый и солнечный.

– Нет, во всяком случае, плохо не пахнул. Как-то химически, может быть. Как в школьной научной лаборатории.

Шарлотта понятия не имеет, как пахнет в лаборатории, но она согласно кивает.

– Маме, конечно, от всего от этого стало хуже. – Кейти испускает театральный вздох. – Доктор Чеймберс дал ей какие-то таблетки от нервов, но они ей ничуть не помогают.

Шарлотта не хочет думать о таблетках и наклоняется ближе к изящной, красивой Кейти, такой сильной внутри, она упивается ее лирическим голосом.

– Мама одержима смертью. Она думает, я этого не замечаю, потому что они все думают обо мне как о простушке, но это слишком очевидно. Папа говорит: это скорбь, но я не понимаю, почему она так грустна. Он ведь все равно был старый, и у нее теперь есть неплохой дом на побережье. Но она видит это иначе, это очевидно. Когда мы вернулись домой, она так выдраила ступеньки нашей лестницы – чтобы отвлечься, как папа сказал, – что поскользнулась на них! Она, говорит, чуть шею себе не сломала! – Кейти звонко смеется, но в ее смехе есть нотка яда. Кейти ненавидит мать. Она и отца ненавидит, но мать – сильнее. – Она тогда, конечно, взяла наждачную бумагу и затерла полировку, заволновалась, что я упаду. Стала бы я падать! Она заставляет меня принимать витамины. Чтобы я не болела. Правда, Шарлотта, она мне дышать не дает. Папа из кожи вон лезет, чтобы ее вразумить, но она и им управляет. Ему, по крайней мере, нужно ходить на работу. Слава богу, от таблеток ей хочется спать, и я могу выходить из дома и встречаться с тобой.

Она улыбается такой милой и свежей улыбкой, и Шарлотта цепляется за нее.

– Я ей подложила одну в кофе, – говорит Кейти проказливым тоном. – А она одну уже приняла. Теперь сто лет не проснется.

– Может, ей стоит отправиться на вечный сон, – бормочет Шарлотта. Так ли уж плохо это будет? Уснуть навсегда?

– Да! – Кейти вскакивает на ноги. – Может, и стоит! Что мы будем делать тогда? Мы убежим?

Все их игры и фантазии начинаются с побега – «уедем, детка», – с того, кем они будут и что будут делать, и Шарлотта вскакивает, невзирая на усталость, невзирая на снедающую ее ярость, несмотря на слезы, скрывающиеся в ней и грозящие стать ее унижением.

– Бонни и Клайд! – кричит она. – Мы будем грабить банки и говенных людишек! Мы станем легендой!

Она уже чувствует себя лучше, купаясь в лучах восхищения Кейти. Подруга считает ее неукротимой, сумасшедшей и свободной. Кейти считает ее Серым Волком, терроризирующим район. Большим злым волком.

– Я буду Бонни, а ты моим красивым Клайдом. – Кейти делает вид, что одной ладонью обмахивает себя, словно веером, а другой достает с бедра невидимый пистолет. – Мы будем неразделимы, и люди станут завидовать нашей любви. – Кейти наклоняется и целует Шарлотту в рот, ее губы такие мягкие, что лицо у Шарлотты загорается и кривится, и она опасается, что слезы хлынут у нее из глаз. Она вытаскивает сигарету из нагрудного кармана, закуривает, пытаясь сдержать дрожь в губах.

– Шарлотта? – спрашивает озабоченным голосом Кейти. – Что такое? Что-то случилось?

– Да все то же говно с Даниелем, – качает головой Шарлотта. – Обычное. Семья. Ничего такого, о чем бы я хотела думать.