Право на остров

Управление незнакомой моделью автомобиля, в самом деле, довольно приятное и отвлекающее занятие, а «Рено-Сэнк», в самом деле, толковый кар. Неплохой символ у этой машины — тяжелозадая груша. Тяжеленький задик у этой крошки придает ей то ли реальную, то ли фиктивную устойчивость, и вы нажимаете на железку гораздо увереннее, чем даже в некоторых крупных и дорогих автомобилях. Дорога, круто забирающая вверх, быстрые смены климатических зон, висящие над пропастями каменные корсиканские городки, похожие на средневековые укрепления, все более и более голубеющее небо и складки остающейся внизу земли, — все это наполняло Лео Бара чувством причастности к этому острову, к Средиземноморью, ко всей природе. Ветер, все более свежеющий и даже уже попахивающий снежком, гулял внутри «Рено» и выдувал проблемы Леопольда Бара. Вдруг оказалось, что высота уже свыше 2000 метров, раскрылись бездонные провалы, выросла отвесная скала справа, проплыла внизу клочковатая тучка, и он подумал, что ничего нет опаснее такого тоненького ледка на таком склоне, подумал о протекторе своих шин, тут же вообразил, как теряет управление и не может затормозить и как сползает в пропасть, которая здесь даже не отгорожена бордюром, — на такой высоте! на таком вираже! вот свинство! — адреналин взбаламутил его кровь, и он, конечно же, стал терять управление и скатываться на левую сторону дороги, а из-за поворота уже выскакивал «Ситроен-DS», а сзади настигали и обгоняли одна за другой «Фольксваген-гольф», «Симка-матра» и такой же, но уверенный «Рено-5»… несколько мгновений, промелькнувшие мимо удивленные, хохочущие лица… некто серый от страха обогнул скалу, увидел поляну, елки, играющих в снежки людей… Леопольд Бар в переворачивающейся машине еще не достиг дна пропасти, когда его трясущийся двойник остановился перевести дух на перевале. Вот так они и будут играть в снежки, никто и не заметит гибели крупнейшего из ныне живущих. Смешно сказать, но он сразу же автоматически лишается ведь и своего титула, ибо выбывает из числа «ныне живущих», а среди ныне не живущих — новый счет. Простое человеческое тело найдут не скоро, еще позже оно будет опознано, думающий мир содрогнется не сразу, и дрожь его будет недолгой, до следующего выпуска новостей, так когда-то произошло и с Камю: экзистенциализм в действии… Жалко ли вам Леопольда Бара, вы, играющие в снежки, живые румяные люди? Не знаем такого, скажут атеисты; любого жалко, скажут христиане; спортсмены пожмут плечами -большое дело, не вписался в поворот; ах, Леопольд Бар, скажет одинокая миловидная интеллектуалка, какая жалость, к счастью, он оставил нам довольно обширное культурное наследие.

Возле указателя «Виварио» стоял большой корсиканский осел и ел скудную траву. Виварио! Виварио! — воскликнул чрезвычайно взбодрившийся па собственной тризне Леопольд Бар, выскочил и поцеловал осла в ноздрю. Мой друг, когда Всевышний призовет тебя и меня к своим маслинам, давай держаться вместе, давай разделим ложе из райской соломы, и не прими мое предложение за великодушие, за снисхождение, ты и я — мы поистине равны, и Атос, и Джульетта, и Шекспир, и Камю, и вот эта птаха, пролетевшая мимо — воробей? трясогузка? -…прости, я не уверен насчет земноводных, насчет холоднокровных, моллюсков, рыб, критика Силлонэта, но, может быть, в этом сказывается моя ограниченность, детерминированная веками так называемой культуры, всей этой кучей дурно попахивающей требухи, ты, может быть, мудрее меня, так как тебе неведомы предрассудки, мой корсиканский осел.

Виварио, как и прочие здешние городки, Виззанова, Сартене, Кауро, висел над пропастью. Двухэтажный с одной стороны дом, с противоположной стороны оказывался шестиэтажным. На крохотной площади, где Лео Бар оставил машину, над струей воды стояла скромная бронзовая Артемида с собачкой, и все это называлось «Paese di L'amore» — «Источник любви». Здесь жили корсиканские б*юндины, похожие на невысоких шведов., В «Кафе друзей» за длинным столом пели хором что-то безобразное, народное. Лео Бар спросил поесть. Его посадили к камину, принесли копченый окорок, круглый хлеб с поджаристой коркой, склянку деревенского вина, миску вареных бобов. После изнурительных воображений писатель с аппетитом предался простым утехам еды.