Право на поединок

Под общинным домом Пятнистых Оленей было устроено несколько больших погребов, тоже общинных: бери всякий, что понадобилось в хозяйстве! Грибков, соленых огурчиков, сметаны и капусты для щей, яблочко побаловаться – сделай милость, уважь! Другое дело, что и наполняли общинные подполы тоже каждый как. мог. Кто-то все лето лазил на бортные деревья, обихаживая и блюдя пчел. Кто-то лучше других готовил впрок сало – с него и лило семь потов, когда закалывали свиней. А кто-то, как Барсучиха, любовно выращивал на всю большую семью лук и чеснок…

«Хорошей хозяйкой будешь, – любуясь умелой работой девочки, сказала мать. – Умница ты у меня, доченька».

Оленюшка поняла, куда она клонит, и еще ниже опустила голову.

«Хорошие пареньки выросли у соседей, – продолжала мама. – Надежные, дельные. Годков через пять справными мужчинами станут. Не срам одного из таких и в дом свой принять».

Девочка отвернулась, с тоской глядя в бревенчатую стену, уже наполовину завешанную готовыми чесночными косами. Она знала, что сейчас начнется. Как всегда – уговоры, потом укоризна, потом слезы, крик и вопрошание к Старому Оленю, за какие грехи послал семье в наказание подобное детище. А еще бывало, когда родимая сразу хваталась за хворостину.

«Я ведь знаю, про кого все помышляешь, – неожиданно спокойно и грустно проговорила мама. – Про Серого Пса, который Людоеду за своих отомстил. Он, конечно… про таких у нас песни поют… Ну а как с ним жизнь жить, ты думала?»

Оленюшка медленно подняла голову. Столь далеко ее мечты не простирались. Как люди жизнь с мужем живут, так и она собиралась. Дом… яблони в цвету, клонящие розовые ветви на теплую дерновую крышу… большой пушистый пес, дремлющий на залитом предвечернем солнцем крылечке… дорожка между кустами малины, утоптанная босыми ногами детей… Рослый мужчина идет к дому, отряхивая стружки с ладоней. Он кажется ей самым красивым, потому что она любит его…

Негромкий мамин голос спугнул видение:

«Ты хоть попробуй представить его здесь, в семью взятого. Что он в тишине нашей делать-то станет? Он, может, воин первейший, ну так у нас и без него все воины, себя отстоять хватит, а больше куда? Посидит, посидит дома, да и потянет его опять в чужедальние страны… И тебе и ему мука одна… Такому жениться и в дом входить – что соколу в клетку…»

Оленюшка вспомнила взгляд и неумелую улыбку Серого Пса, когда он принимал ее бусину. Принимал так, словно она посулила ему нечто несбыточно доброе и хорошее. Нечто такое, на что он в доставшейся ему жизни уже и надеяться перестал…

Предать его, Развеять эту надежду?..

Но и в маминых словах была своя правота. Как знать, а вдруг кажущееся предательство – на самом деле для него же благо великое? Зверя вольного, лесного, на цепь посадить…

«Думаешь, не знаю, как ты летом налаживалась из дому бежать? – неожиданно спросила мама. – Все знаю. Спасибо, дитятко, что от срама избавила. Одумалась, возвратилась, не дала мне слезами горькими изойти…»

Оленюшка вскинула глаза. Мама смотрела на нее с любовью и ласковой заботой, без назидания, без укоризны. И мудро, точно сама жизнь, что вершит в своей каждодневности великую Правду и дарует людям совсем не то счастье, которое сулит манящая сказка. Несбыточная…

Девочка всхлипнула, по щекам покатились слезы. Она вскочила со скамейки, бросилась к матери – нечасто последнее время это бывало, – уткнулась ей в мягкие колени лицом и разревелась уже вовсю, отчаянно, в голос, чувствуя, как гладят встрепанную голову родные теплые руки. Прижаться к своему, насквозь своему, заново понять, что ты не одна, что все будет хорошо, что тебя любят, жалеют и готовы простить… Да какое там! При самом твоем рождении заранее простили все, что ты еще родителям причинишь… Материнская да отеческая любовь, тепло знакомого дома, объятие и ласка, в которой тебе никогда не откажут… Вот оно, счастье. Чего еще захотелось?..

…Далеко, далеко в насквозь мокром лесу глухо и протяжно завыла собака…

Светало. Прозрачная пепельная заря разливалась по крепостному двору, зябкая, негреющая, неласковая в ожидании солнца. Таков взгляд только что встреченного человека, еще не согретый узнаванием, не оживший улыбкой.

Волкодав стоял посреди внутреннего двора крепости. Босиком, снявши рубаху. Девять молодых мужчин, все как один ладные, проворные, со смышленой искрой в глазах, переминались с ноги на ногу и уважительно разглядывали хмурого венна. Своего нового Наставника.