Право на поединок

Он выстроил их в ряд и не торопясь знакомился с каждым. Смотрел в глаза, выслушивал, что ему говорили. Ученики волновались, подыскивали слова. Он был их ровесником или почти ровесником, но каждому хотелось понравиться. Точно мальчишкам, повстречавшим взрослого воина. Каждый помнил потрясение и нереальность происходившего, когда, взяв боевые мечи и смущенно посмеиваясь, они окружили его, ослепленного плотной повязкой… и едва не перерубили друг дружку, ибо стоило им сделать шаг, как венн исчез из смертельного круга, метнулся тенью, сгреб кого-то и отшвырнул под ноги остальным… и пошел ходить по двору, и каждый, кто вставал у него на пути, летел в сторону, теряя бесполезный меч, и вставал, оглядывая себя с трепетом – на местах ли руки и ноги… Так и не удалось им ни прикоснуться к нему, ни заново взять в кольцо. А уж когда он потом сошелся с их прежней Наставницей… Песня во славу чего-то большего, чем победа, вот что это было такое. И похвастаться, будто хоть что-нибудь понял в этой песне, не мог ни один.

– Ты?.. – спросил Волкодав юного шо-ситайнца с льдистыми топазовыми глазами, раскосыми на прокаленном медном лице. Парень поскреб лохматую льняную макушку, догадываясь, что «У зрел Свет и решил послужить Близнецам» Наставника не удовлетворит.

– Мой род два поколения враждовал с Канюками, – сказал шо-ситайнец. – Когда стали наконец замиряться во имя Бога Коней, вышло, что кто-то из наших мужчин должен покинуть страну. Ну, я и покинул. Теперь всем все равно, где я и что делаю…

– Ты? – обратился Волкодав к следующему. Сливово-черный мономатанец из Висивабави сверкнул ослепительными зубами:

– А я уже давненько наемничаю. Только мне еще нигде не платили, как тут.

Я стану учить вас совсем не так, как Мать Кендарат. Я не буду утаивать хитростей и сокровенного смысла ухваток. Все отдам, что сам знаю. Но вы у меня поймете, что кан-киро – это Любовь…

– Ты?.. – Волкодав уже смотрел в лицо третьему. Этот третий приходился ему соплеменником. Может, поэтому он оказался единственным, кто недовольно заворчал, когда Хономер велел окружить безоружного. Русоголовый парнишка девятнадцати лет от роду, с чистой и нежной, как у девушки, кожей, но под этой кожей сплетались и перекатывались ремни совсем не девичьих мышц.

А на левой щеке у парня были две небольшие темные родинки.

– Я странствую во исполнение обета, данного матери, – теребя косу с гладкими, без бусин, завязками, отвечал юный Волк. – Я поклялся разыскать своего старшего брата, пропавшего много лет назад, или хоть вызнать, какая судьба постигла его. Когда я пришел в страну нарлаков, одна почтенная старая женщина мне предсказала, что я найду следы брата здесь, в Тин– Вилене. Она была немного сумасшедшая, эта бабушка, и сперва я ей не очень поверил, но все остальное, что она мне предрекла, вскоре начало исполняться…

Он был в самом деле похож на своего старшего брата. Очень похож. На брата, не ставшего надсмотрщиком в отпущенные ему девятнадцать. Волкодав узнал бы его и без приметных родинок на щеке. Он шагнул мимо него дальше:

– Ты?..

Светало. Прозрачный пепельный свет разливался над морем, делая его таким же неласково-серым, как небо. Скоро взойдет солнце и сперва окрасит мир розовым жемчугом, а потом подарит ему пронзительную золотую синеву осеннего дня.

Три корабля Ратхара Буревестника, хищная боевая «косатка» и две пузатые «белухи» с товарами, на веслах миновали широкий полумесяц залива и теперь ставили паруса. Ратхар, бывалый купец и опытный воин, сам стоял у руля, отдавая команды ватажникам. Мореплавателем его считали непревзойденным. Далекий и опасный – осень всетаки, – переход к Островам не пугал его, а скорее радовал. Так радует дружеская сшибка со старинным приятелем, когда в упоении его и собственной силой не имеют значения ссадины и синяки, причиненные медвежьим объятием.

Он предлагал Эвриху относительное удобство общего покойчика на любой из торговых лодий, но аррант выбрал «косатку». И сидел на самой задней, обычно пустовавшей скамье, кутаясь в теплый меховой плащ и уныло глядя на берег. Над серыми громадами предгорий возвышалась такая же серая крепость. Вчера пополудни, когда они с нарлаками из Младшей семьи уже замучились ждать и Эврих, оберегаемый двоими молодыми костоломами, от перенапряжения душевных сил даже задремал под кустом, тяжелые ворота все-таки заскрежетали и отворились, и по каменной вымостке процокал копытцами маленький серый ослик. На нем, безучастно опустив седовласую голову, ехала женщина в серых шерстяных шароварах и синей стеганой безрукавке. Увидев ее, Эврих заплакал.

Она не трогала поводьев, и ослик, привычный к дальним дорогам, неспешно понес ее по тин-виленскому тракту. Прямо туда, где скрывались за поворотом Эврих и его непрошеные спутники.

«Так это и есть Наставница, обучавшая непобедимых?.. – вполголоса удивился один из нарлаков. – Не очень что-то похоже…»

«Может, они ее там не кормили? – предположил второй. – Заморенная больно! Да и старенькая…»

Эврих яростно высморкался.