Право на Тенерифе

А что еще хуже, она, быть может, даже вернет его в итоге обратно в детский дом, такой, как ей казалось, страшный грех возьмет на себя. Нет, ей, безвольной, избалованной, было не под силу такое. Она готова была справляться с плохими генами, с глуповатым, характерным ребенком, но связываться с инвалидностью – это уж было чересчур.

Марина знала на форуме таких мам, которые много деток с диагнозами набирали, открывали семейные детские дома, жили на пособия, зато занимались любимым делом – детьми. Мужества у таких женщин было не отнимать, но это все было не про нее, совсем не про нее.

Еще одна мысль не давала ей покоя: она знала о судьбе детей с отклонениями – их всех переводили в детские дома инвалидов. Во многих из них отношение к малышам было сравнимо по бесчеловечности разве что с лагерями, она знала наверняка и видела фото, что там детей могли привязывать к кроватям, чтобы они «не мешали», и так проходила вся их жизнь. Кажется, и в тюрьме условия лучше.

А по достижении восемнадцати лет их переводили в дома инвалидов, чтобы общество никогда не узнало об их существовании. Пережитки советской эпохи, дабы работающие мамы не уходили в вечный декретный отпуск и не жили на пособия, как трутни, а вкалывали по три смены на заводах. Именно поэтому издавна в роддомах и больницах уговаривали сразу оставлять всех особенных детей прямо там.

А ведь и без них, судя по статистике, в России было очень много брошенных детей. Если все будут брать здоровых детей, то кто же возьмет таких? Голос разума подсказывал ей, что, если каждый хороший человек заберет из детского дома по более-менее здоровому ребенку, то останутся только дети с особенностями, и тогда на них резко вырастет спрос, как на Западе, а значит, детские дома в России смогут наконец закрыться. Но в постсоветском пространстве по-прежнему было не принято усыновлять детей, гнилые ценности Запада переняли быстро, а положительные – нет…

На следующих выходных Марина попросила Юлину маму посидеть с Катей, готовить для нее весь день, чтобы они вдвоем могли сходить куда-нибудь. Для Юли это стало совершенным сюрпризом. Мать с подругой заявились к ней, когда Антон был в очередной командировке, а она с Катей занималась вышиванием: в последнее время они часто вышивали, ведь монотонные стежки так успокаивали нервы девочки, вконец расстроенные приемом преднизолона.

– У тебя сегодня выходной, – заявила Марина Юле, пока ее мама разговаривала с Катей в детской. – Пора расслабиться.

– Какой расслабиться, я с ума сойду скоро! – стоя в коридоре, говорила Юля. Она даже и не думала куда-то отправляться. – Уже месяц прошел, а из больницы обещанного вызова нет. В день по два раза почтовый ящик проверяю.

– С этим разберемся, еще раз съездим в Москву, хоть в понедельник. Может, потеряли твое заявление.

– А смысл? Еще месяц ждать? Не хочу зря ездить.

– Милая моя, но сейчас-то ты ничего не можешь сделать, – уговаривала Марина, которой почему-то непременно нужна была ее компания. – Утро вечера мудренее! В понедельник и решим, что к чему. Ты за полгода никуда дальше кухни не выходила, тебе нужно развеяться.

– А Катя? А ей не нужно развеяться? – говорила Юля с некоторой злобой, словно любое упоминание о ее собственных интересах сильно ее раздражало. Как окружающие могли не понимать, что сейчас было важно только положение Кати, и оно было плохим во всех смыслах. – Она в школу не ходит, в секции нельзя, на кружки нельзя. Детей не видела несколько месяцев, разве что издалека, во дворе. Смотрела, как они играют на детской площадке, а сама и подойти к ним не может, они ведь ее заразят чем-нибудь, – Юлин голос становился все более дребезжащим, он разрезал тишину на осколки. – И можно было бы подумать, что, раз мы соблюдаем все рекомендации врача, так она и болеть не будет, но нет! Мы слишком многого захотели! Она все равно болеет, только ее не дети заражают, а сама постоянно простывает. То без носков посидела, то форточку приоткрыла. Ведь она же преднизолон принимает, значит, будет простывать минимум раз в месяц. Даже сидя дома, понимаешь, дома простывает! Ей кто-то дал передых, я спрашиваю? Когда она сможет жить по-человечески и перестанет быть изгоем?

Юля так резко махала руками, будто она сама уже стала такой же нервной, как дочь, словно сама уже давно принимает кортикостероиды вместе с ней.

– Меня все это уже достало, – заговорила она внезапно тихим голосом, будто сама испугалась своих криков, – как будто никто ничего не понимает вокруг, не видят, что за беда случилась с нами. Нормальная жизнь закончилась, возврата к прошлому больше нет.

– Тише, тише, – успокаивала ее Марина, – не кричи при Кате, она не должна видеть твоих переживаний. Если она заподозрит, что ты раскисла, каково тогда ей будет? Ты должна держаться ради Катюши. А для этого мы сейчас съездим, развеемся, и ты мне выскажешь все, что у тебя накопилось, глядишь, станет чуть легче.