Право на выбор

— Вестимо, да, — важно кивнула Таша. — Новая судьба ей выпадает, новая жизнь.

Когда алые сполохи угасли, ахнули все, даже невозмутимый Верен. Правда, шаманки ахнули не слишком убедительно, похоже, они на что-то такое и рассчитывали, однако даже им было неожиданно увидеть на месте пожилой женщины молоденькую девушку — лет двадцати, никак не больше.

Фаина села и с искренним недоумением ощупывала себя, наконец увидела свою руку и поднесла к глазам. Рука явно принадлежала не шестидесятилетней женщине, а юной девушке.

— Это что… тот свет, что ли? — спросила она.

Муфра фыркнула.

— Ну, в каком-то смысле, да. Для вашего мира наш, может, и другой свет. С днем рождения тебя, Фаина. Хоть от судьбы своей ты и убежала, но и цену за это заплатила высокую, ошибки осознала и даже исправила, а это большая редкость. Мало кому такая возможность дается. Теперь жизнь твоя тут — на Лоанире. Новая жизнь.

Фаина осторожно поднялась и обнялась с Полей.

— Бабушка… теперь тебя и бабушкой-то не назовешь. Ты такая красивая…

— Молчи уж… Тебе все красивы, кроме тебя. — Фаина всхлипнула, разрываясь между желанием рассмеяться и разрыдаться — от полноты нахлынувших чувств.

— А дочка как же? Ниночка?

— Навещать тебя сможет. Или ты ее, — подмигнула Таша. — Но лучше — она тебя. Найдем способ.

— А как же я… в таком виде…

— Ну знаешь, — Таша с деланым возмущением уперла руки в боки. — В виде трупа ты ей показаться не боялась? Ничего, переживет как-нибудь. Жить здесь станешь, так что женихов у дочери отбивать не будешь.

— Только у внучки, — хихикнула Муфра. — Хотя у нее не отобьешь, — она подмигнула Верену, ошеломленному таким развеселым поведением всегда отстраненных и часто мрачных шаманок.

А ведь они такие же люди, — подумалось ему. И как долго пришлось им жить в постоянном напряжении. Остальные — просто жили. Хоть и понимали, что что-то назревает, но не в такой степени. А они знали, все время знали и видели, что происходит, знали, как трудно будет удержать наш мир на краю, сколько всего должно совпасть и сложиться, чтобы все кончилось вот так, чтобы можно было сейчас выдохнуть: справились.

Конечно, есть жертвы — в основном это мраки, но ведь их можно было спасти, как спасли брата Ярона, значит, это и есть жертвы этой исподволь начавшейся тайной войны, которой этой ночью, к счастью, пришел конец.

Вон он, Атей, — сидит поодаль на земле, смотрит в небо. О чем думает? Каково сейчас ему и всем остальным, пришедшим в себя, еще только начинающим осознавать, что с ними было. Помнят ли они, как были мраками, что творили? Хорошо, если нет…

— Фаюшка. Это я так фею назвала, бабуль, — пояснила Полина, обернулась, поискала взглядом фею. Но ту нигде не было видно.

Шаманки снова помрачнели.

— Беда у Фаюшки твоей, — ответила Муфра.

— Какая еще беда? — снова расстроилась Полина.

— Жизнь свою прежнюю вспомнила… Дочь оплакивает.

— Дочь?

Муфра вздохнула, подошла к телу Тамилы. Фея обнаружилась здесь: тихо-тихо сидела на груди и почти совершенно не светилась.

— Я же говорила, что я чудовище… — прошептала она, когда заметила что все, кроме Ярона и Райяны, все так же сидевших на земле в объятиях друг друга, собрались вокруг. — Теперь я точно знаю, что я чудовище… Как много зла из-за меня… Из-за моего холодного сердца, из-за моего равнодушия… Девочка моя… — она льнула к остывающему телу Тамилы.

— Ей была нужна любовь матери, моя любовь. Тогда все было бы иначе, она выросла бы другой, была бы счастливой. А я никого не любила, только себя… Гуляла то с одним, то с другим, на дочь почти не обращала внимания. Ей было плохо… Она нуждалась во мне.

— Этим зла не оправдаешь, — тихо возразила Муфра.

— Все равно… Я виновата больше. Больше нее. Всю жизнь… мне было все равно, что с ней. Я… я родила, потому что забеременела, потому что так получилось, но матерью я так и не стала. Когда дочери было шестнадцать, я в очередной раз завела любовника. Снежного барса. У него тоже была семья, но мне было все равно. У нас было укрытие в горах, он соорудил там шалаш, притащил тепловые кристаллы… Там нас и застигла лавина. Мы ничего не замечали вокруг, даже приближения лавины не почувствовали, а когда поняли, было слишком поздно. Но он спасся… успел. А меня бросил. И никому ничего не сказал. Когда я умирала там, одна, тогда я вспомнила о дочери, тогда поняла, что нет никого роднее и ближе, тогда пожалела, что она при живой матери росла как сирота, да еще и смотрели на нее косо, потому что мать у нее гулена. Да поздно было. Ничего не изменить.

— Но ты же осознала свои ошибки, — сказала Поля, опускаясь рядом на колени. — Иначе ты не стала бы феей. Ты осознала и искупила.

— Разве можно это искупить… Да и какая разница — искупила или нет, если она — вот… И душа ее здесь… Я вижу ее, ей плохо. Ей так плохо… Она в темноте… Я хотела к ней, я хотела с ней поговорить, но она меня не слышит.

Муфра вздохнула.