Право палача (СИ)

Смесь досады и влечения одолевали Клавдию. Каспар заполнял собой не только её тело, но ещё и проникал в доселе никем не тронутую душу, вытесняя привычное, но бывшее ей дорогим и важным. Он был даже слишком опытным для неё: мягко дал почувствовать вес своего тела, двигался размеренно, упорно, убаюкивал её самообладание, меняя на судороги и звон стекла в ушах. Натешившись, отпустил её и устроился рядом, взирая без слов.

— Вот бесстыдник!

— Не правда. Стыд приятен, когда ко двору. Кажется, я чувствую кожей твой взгляд.

Свеча догорела, но свет углей из-за погнутой заслонки выдавал его поджарый, как у волка или гончей, живот, рельефные бёдра, плоские островки суставов колен. Для Клавдии ничего не было откровеннее этих скрытых от глаз мест. Порой ей хотелось стянуть кожу с людей и понять, какие под ней обнаружатся тайны, видит она головку кости, хрящ, холмик жира либо нечто иное, более сложное. Теперь она сомневалась, сатириазис испытывает или интерес, близкий к научному. Пока она внимала вольному течению мыслей, Каспар вытянул из своих вещей ремень.

— Если и сейчас ты не сбежишь, я буду просто поражён.

— Что ты задумал? — Клавдия поджала под одеялом ноги.

— Наутро я в глаза тебе побоюсь взглянуть. Но я устал трусить перед самим собой.

Он обернул ремень вокруг шеи и продел конец в пряжку, затягивая петлю.

— Тяни. Сильно.

— Ты задохнёшься, — опешила Клавдия.

— Нет. У тебя не хватит сил пережать сосуды настолько. Это опасная игра, но иногда — можно. Думаю, сегодня именно такой день. Познакомишься поближе с асфиксией.

Удавить живого человека, и правда, оказалось непросто, но через некоторое время Каспар пугающе обмяк и стал стремительно засыпать, а тело его, напротив, всё ожило, выдирая себя из лап смерти. Зрелище сильно переходило границы нормального в понимании Клавдии.

— Что особенного ты чувствуешь? — спросила она.

— Полёт. Лёгкость. Пограничье между одним миром и другим. Такую эйфорию, что её и не описать словами, — сомнамбулически прошептал подмастерье. — Моя жизнь в чужих руках, как же этого не хватает! Я захлёбываюсь ежедневно сам собой, а сейчас одиночество отступило. Теперь ты умеешь это делать. А если ошибёшься, то не вини себя.

Как Каспар ни отпирался, Клавдия вынудила его проделать то же самое и с ней. Грубая кожа ремня на шее сдавила горло и вызвала приступ страха, но она не смогла вскрикнуть и вырваться, проваливаясь в мягкую, уютную темноту, где её бережно раскачивали и перед глазами пульсировали эфемерные алые пятна. Померкли все отблески света и под собой Клавдия ощутила невидимую мембрану, упругое дно.

Дно своего бытия, предел чувственного безумства. Она дала практически убить себя прямо во время совокупления.

Рассвет был совершенно беспощаден. Он вонзил острые иглы в зрачки, оголил нервы и сделал Каспара проклятым предателем.

Проклятый предатель Янсен бодро оделся и жадно допил портвейн из кубка, вызвав у Клавдии приступ тошноты. Проклятый предатель помнил всё, что было вчера, так и не соблаговолив пояснить, почему болит горло. Список его преступлений пополнился хищными усмешками и злодейскими гнусными шутками, когда, попробовав сесть, Клавдия вскрикнула от головной боли.

Мучительно пытаясь вспомнить, что она наплела вечером и как оказалась в таком жалком виде, даже без сорочки, с соломенной трухой и гагачьим пухом в волосах, Клавдия была готова провалиться сквозь землю.

В кузове телеги она решила продолжить спать, но тут кто-то заголосил над ней, шепелявя щербатой пастью:

— Какая молодая, надо же! Горе-то какое, будь проклята чума! Ты уж её похорони, милый, по-христиански!

— Обязательно! — веско отозвался Каспар.

Предатель! Мертвец без похмелья! Не хоронить он её вёз, а на поругание всем, кто догадается, где они оба ночевали.

XI. Рубить головы

Хорошенькая, бойкая девушка из толпы сказала:

— Подайте ему плащ! Он же замёрзнет!

Жан Грималь обернулся к ней и невольно заулыбался. Он сидел, свесив ноги, на помосте посреди Сен-Жак и готовился говорить. Он сделал последний глоток горячего грушевого взвара, поставил кружку на доски, вытер о предплечье влажную бородку и ответил:

— Знаешь, а мне ни капельки не холодно. Я будто из камня или из железа сделан. Может, я уже и не человек? Как ты думаешь?

— Тебе видней.

Жизнь его катилась колесом с горы. Вот он поднялся на ступеньки роскошного особняка и произнёс своё первое большое воззвание. Вот он уже едет в столицу, вот спит в квартире генералиссимуса, едва уцелев в схватке с солдатами. Вот терпят крах все надежды и ему приходится скитаться по клоакам Аломьона. Вот находятся влиятельные союзники и, собрав все силы, вольные граждане наносят сокрушительный удар. Вот захвачена резиденция и императрица умоляет дать ей уйти с двумя маленькими детьми, он лично сопровождает её — нет, не восвояси — в крепость Флют. И теперь он снова на Сен-Жак. Не спал неделю и не пил вина с самого августа. Всё вокруг кажется игрой, фантазией.