Право писать. Приглашение и приобщение к писательской жизни

Писать нужно честно. Почти невозможно быть одновременно честным и скучным. Быть честным можно по-разному: это рискованно, это страшно, это трудно, стыдно и требует немалых усилий, но это совершенно точно не скучно. Когда мне не хватает вдохновения, я задаю себе вопрос: «Получается ли у меня говорить правду? Есть ли что-то такое, чего я не говорю, чего боюсь сказать?»

Когда ответ: «Да», это сразу понятно по тексту. Он становится мягким, робким, подпорченным, но честность мгновенно справится со всем этим. Говоря правду на странице, как и в отношениях, вы всегда погружаетесь глубже.

На этой неделе я наблюдала за собой не с лучшей стороны. Приятель послал мне факс, где утверждал, что бывают «настоящие люди искусства» и все остальные. Моей реакцией была самая настоящая ярость: как посмел мой приятель рассуждать о «настоящих людях искусства», и которые из них настоящие? Я выпалила возмущенный факс в ответ.

«Пошел ты ____________________, – гласило мое послание. – Ненавижу все эти иерархии…»

Оно было честным – в некотором смысле. Но не настолько, чтобы я почувствовала себя чистой. На следующее утро я проснулась с томительным ощущением глубокой внутренней тревоги. Что-то меня донимало. То была мысль о том, что в чьих-то глазах, и, возможно, в глазах моего друга, я – не настоящий человек искусства. Мнение друга оказалось для меня действительно важным.

Стоило мне признать, что не чувствую себя крутой, и что для меня все еще важно выглядеть и чувствовать себя крутой, я смогла отправить еще один факс: «Извини, что не сдержалась, – писала я. – Просто мне пришлось научиться заниматься творчеством по-другому, не так, как это делают кончено крутые чуваки». Я пояснила, что была писателем – и матерью-одиночкой и не всегда могла съездить на место действия, была писателем – и ходила на родительские собрания, писала сценарии для сериала «Пороки Майами» – и еще статьи для женского журнала «Редбук».

Написав все это, я поняла: хотя мне самой это казалось чепухой, чему-то во мне все-таки хотелось быть крутой, модной, прикольной и творить произведения, набитые банальностями. Какой-то части меня хотелось вернуть все сигареты «Кэмел», что мне довелось выкурить, каждую пару моих узких джинсов и потрепанных ковбойских сапог. Мать, преподаватель, автор сборников молитв, я до сих пор носила в себе ту часть, что хотела бы увидеть у себя в паспорте отметку: «Она крута», и этой печатью одобрения я, судя по всему, до сих пор не наградила саму себя.

Мне было не очень-то радостно узнать о себе все эти новости. Моя взрывная реакция был глупостью и могла повредить нашей еще не слишком прочной дружбе. И то, что для меня важно, как я выгляжу, – тоже неприятное, унизительное откровение. С другой стороны, я заметила, что сегодня нравлюсь себе гораздо больше, и еще больше мне нравится то, что я пишу. (Хотя, вообще-то, я пишу все это в черной кружевной блузке, черной кожаной жилетке и в черных шелковых штанах – вполне возможно, что я ненадолго выпустила наружу пикантную себя.)

«Клянешься ли ты говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды?» – пожалуй, именно так должны присягать писатели, объявляя себя настолько же преданными истине, насколько врачи – целительству. Честность исцеляет писателей – и людей вообще, и в первую очередь она помогает справиться с трудностями в прозе.

Когда говорим правду о том, что чувствуем и видим, мы находим точные слова, чтобы все это описать. Слова не подводят нас. Когда пытаемся скрыть от себя и других, что именно мы думали, что ощущали, текст, как и мысли, становится рыхлым. (Вместо одного прилагательного почему-то выстраиваются целых три, вместо простого факта – несколько неубедительных фраз.)

Честность – не только самый лучший подход к писательскому ремеслу: это единственное, что поддержит нас на долгом пробеге. Лгать на бумаге так же утомительно и разрушительно, как и в личной жизни. И поскольку мы невероятно близки с нашими текстами, врать в них может быть так же тяжело, как и в романтических отношениях.

«Ты что-то скрываешь», – нередко заподозрит партнер, когда мы обманываем умолчанием.

То же самое и когда мы пишем.

Когда мы о чем-то недоговариваем самим себе, это сразу видно в тексте. Мне неловко было обвинять друга в собственном раздражении. Текст подсказал мне, что я раздражаюсь слишком легко. Может, друг и повел себя бестактно невзначай, но я ответила так, как будто села на гвоздь. Во мне и со мной что-то было не так, и на письме это сразу стало видно.

Век компьютеров и самостоятельного книгоиздания привел к любопытному нововведению. Теперь легко и недорого публиковаться самим. Мы больше не зависим от издателей, от сторонних редакторов и распространителей. В течение многих лет на американском книжном рынке господствовал Нью-Йорк и нью-йоркская эстетика. Я помню, как мне присылали отказы с припиской: «В Нью-Йорке этот роман покажется слишком романтичным и простецким». Конечно, я тогда думала: «Вы ходите к психоаналитикам, пока остальные жители этой страны довольствуются тем, что стараются любить друг друга!»