Право учить. Повторение пройденного

— Я уберёг от смерти юное создание. Это ли не победа? Старик понимал, что его дни сочтены, и умер, уверенный, что дорогой ему человек будет жить. Это поражение? Да, мы не узнали того, что требовалось, но никакое событие на свете не происходит зря, милорд. Мы с вами стали свидетелями силы любви, способной одержать верх над смертью. Разве такое знание не стоит цены, которую за него заплатили?

Льюс стоял, храня молчание. Может быть, насмешливое. Может быть, благоговейное. Какая разница? У меня на душе было тоскливо, потому что мои руки вновь оказались запятнаны кровью, хоть я и пальцем не дотронулся до своей жертвы.

Старик умер. Не от клинка или чар, а от взрыва чувств, подготовленного и исполненного неумехой. Мной. Представляю, что он ощущал, когда я начал освобождать от одежды девушку. Наверное, в первые минуты мэнсьер решил, что мне стало известно его маленькое увлечение, и состоится унизительное представление, во время которого прелестница узнает ласки многих и многих. Думается, этого уже достаточно, чтобы кровь закипела. А когда цель моих действий стала, наконец, понятна, старик жил одной надеждой: только бы мне удалось, только бы удалось... Немудрено, что благополучное завершение затеянного мной спектакля, вызвав облегчение и радость, унесло с собой последние жизненные силы. Надо было действовать иначе, надо было...

Ты права, драгоценная: мне безразличен этот город и люди, живущие в нём.

«И ты снова лжёшь, любовь моя: безразличие не сжимает сердце и перехватывает дыхание, оставляя на языке привкус горечи...»

Я убил старика.

«Отчасти, да, не буду спорить... И всё же, он умер благодарным, чувствуешь? Прислушайся...»

Я поднял голову, вглядываясь в небо, по которому крохотными бусинками рассыпались звёзды. Прислушаться? К чему?

И словно отвечая, воздух пришёл в движение, мимолётно лизнув мою щёку, колыхнув пламя факелов рядом со мной и прошелестев песчинками по двору: «Спасибо... Мастер...».

Это... Мне ведь почудилось, правда?

«Считай, как хочешь, любовь моя...» — грустно разрешила Мантия, окутывая меня невидимым, но тёплым пледом Крыльев.

Как хочешь... Хм. Слишком заманчивое предложение. А если не хотеть? Ничего? Никогда?

Я прошёл мимо начинающих перешёптываться моряков, отыскал в одной из комнат непочатую бутылку и уединился с ней на балконе второго этажа. Не помню, о чём думал, но точно знаю: делать ничего не мог. Не было ни сил, ни желания. Были только ночь, густое терпкое вино, настороженная дремота города, затихшего в ожидании нового дня, и тупая боль в груди. Там, где рядом с сердцем томится в клетке плоти душа.

Кажется, в омут сна я канул уже в постели, куда меня уважительно перенесли.

* * *

Золотые нити волос скользят между пальцев, норовя уклониться от предписанного пути, и приходится слишком часто останавливаться, чтобы вернуть упрямиц обратно, в размеренные захваты крючка. Получается не очень-то ровное полотно, топорщащееся кончиками отдельных волосков, которые я не стал связывать между собой, добавляя в вязание новую порцию «пряжи», любезно отданной мне Юлеми с корыстной целью получить королевскую мантию для куклы. Королева по имени Пигалица... Курам на смех. Впрочем, чем такое имя хуже других? Временами я и своё ненавижу настолько, что готов от него отказаться.

Лежу, обложившись подушками для упора локтей, быстро устающих висеть в воздухе. Можно сказать, возлегаю, с царственным безразличием принимая редких посетителей. Уже третий день. Слава богам, Льюсу не до меня: город, лишившийся одного правителя, теперь приноравливался к твёрдой руке другого и, думаю, довольно охотно, потому что герцог, помимо установления своей власти, принёс Вэлэссе избавление от беды, вызванной порченой водой. Конечно, какая-то часть горожан была больна основательно, но гораздо больше находились в той стадии отравления, когда справиться с болезнью могла, как и в случае Магайона, обыкновенная простуда, а уж обзавестись этим добром по жаре, до сих пор не покидающей город и окрестности, было легче лёгкого.