Право учить. Повторение пройденного

Белобрысая малявка, именуемая Пресветлой Владычицей, твои проделки? Уверен, что да. Провела меня по нужной тропке и бросила прямо в сплетение событий, не позволив найти кончик нити! А если нет возможности распутать узлы, их приходится рвать — это всем известно. Вот и я… рванул. Фрэлл, ведь можно было избежать жертв! Мне бы хоть капельку времени… Хоть один лишний день. Разве многого прошу? Нет, нет и нет. Но не было ни минуты на раздумья: я попросту не мог медлить. Потому что яд, растворённый в воде и крови, не согласился бы обождать, пока соберусь с мыслями. Да, пожалуй, по-другому быть не могло. И на мне нет вины за смерть старика и волнения его юной дочери. Но почему тошно-то так?!

Впрочем, мои переживания мир не интересуют — я должен работать.

— Скажи мне, милая, как давно эта нехорошая штучка обосновалась на твоём теле?

Мариса вздрогнула, наверное, вспоминая прикосновение накра, и, немного помедлив (но вовсе не из стеснительности, а чтобы дать как можно более точный ответ), сообщила:

— В Праздник Середины Зимы.

— Как это произошло? Постарайся припомнить все подробности, хорошо?

— Да, господин.

Девушка сложила руки на коленях, как примерная ученица, и начала свой печальный рассказ:

— Отец… он никогда не выделял меня из прислуги. Конечно, все знали, но… Он не хотел, чтобы мне завидовали, и потому был так же строг, как и со всеми остальными. Но иногда он дарил мне подарки. Маленькие и совсем простые, вроде ленты для волос. Отец всегда сам их выбирал, и для меня они были дороже всего на свете. А в середину зимы… Отец уехал прямо перед праздником по каким-то делам, и я думала, что долго не увижу его, но утром, в самый канун, когда я проснулась, на подушке лежал маленький мешочек, а в нём — кулон на шнурке. То есть не кулон, а…

— И ты сразу его надела?

Мариса смущённо опустила взгляд:

— Да, господин. Я решила, что отец вернулся, и это — его подарок. А потом…

— Накр пришёл в движение, верно?

— Д-да, — невольно содрогнулась девушка. — Как паук, побежал по мне… И на каждой лапке — острые коготки. А когда остановился, эти когти впились в кожу и…

— Было больно?

— Я не сразу почувствовала, потому что…

— Тебе было страшно. Понимаю.

— Да, страшно… И стало немного трудно дышать. Грудь как сводило…

— Можешь не продолжать, если тебе не хочется, действие этого накра мне известно. И когда же мэнсьер узнал о случившемся?

— Отец уже знал. Из письма, — со скорбью в голосе ответила Мариса. — И часа не прошло, как он вернулся. А я…

Она замолчала, но картина зимнего утра накануне праздника и так стояла у меня перед глазами.

…Старик, бросивший все дела и заботы после известия о грозящей его последнему и самому любимому ребёнку опасности, задыхаясь и еле держась на ногах, распахивает дверь, вваливаясь в комнату. Но надежда, за которую он цеплялся на всём пути домой, надежда, что время ещё есть, что непоправимое не произошло… Надежда разлетается осколками, когда он видит в глазах девушки слёзы стыда и отчаяния. Старик сжимает дочь в объятиях, слушая её сдавленные рыдания, а сам не может даже дать волю своему горю, потому что этим только усилит боль. Нет, надо оставаться спокойным и твёрдым, только так. И искать способы избавиться от напасти. Искать, несмотря ни на что…

— Из письма, — задумчиво повторил я. — Ты знаешь, что в нём было написано?

Мало вероятности, конечно, но вдруг мэнсьер проговорился? В конце концов, их тайна была одной на двоих, и отец мог быть с дочерью предельно откровенен.

— Я пока не очень хорошо читаю, господин, хоть отец и желал, чтобы я научилась. Лучше, если вы сами прочтёте.

И под моим удивлённым взглядом девушка достала из рукава сложенный вчетверо листок.

Тоненький пергамент, хранящий тепло тела, к которому был прижат, развернулся и поведал мне много интересного. Признаюсь, я еле сдержался, чтобы не сразу углубиться в чтение, а для начала изучить вид и характер написания букв.

Магии в письме не ощущалось, да и, судя по всему, не должно было ощущаться, потому что ровные строчки вышли из-под пера человека, привыкшего писать бесстрастно и внимательно. Линии одинаковой толщины, равномерное нажатие, оставившее еле заметные ямочки на пергаменте, чётко выдержанный наклон — всё говорило о том, что писано сие произведение было под диктовку или с черновика, и не самим автором, а тем, кто зарабатывает себе на жизнь составлением документов и перепиской. Злоумышленник не хотел оставлять лишние следы? Браво! Хорошо, когда противник умён: умный человек редко совершает глупые ошибки, а вот попробуйте состязаться с дураком… Проиграете. Не верите? Ну-ну.

Что ж, несмотря на все ухищрения противной стороны, несколько деталей я уже знаю.

Первое. Я столкнулся с деяниями человека опытного и умелого, а значит, достаточно взрослого. К сорока годам или больше.

Второе. Он не лишён чувства юмора и любит доставлять людям страдания, то есть вполне нормален. Не относится к категории болезненно упёртых в одну-единственную идею, и это плюс. Для меня, поскольку фанатизм более сложен в понимании, чем простые человеческие мотивы.