Право записывать

«Товарищ корреспондент, здравствуйте! Это мое маленькое письмо, которое я пишу вам, есть конечная часть того исполкома, на котором вы присутствовали 30 сентября в деревне Масоны.

На другой день снова было назначено бригадное собрание. Информирует председатель колхоза – Кончис Иосиф Степанович. После краткой информации, касающейся непосредственно уборки картофеля, перешел к вопросу исполкома и заявил, что исполком и выступающие товарищи собрались не поправить дело в данной бригаде, а разложить трудовую дисциплину и опозорить меня в присутствии постороннего человека. Но, говорит, мы об этом поговорим в другой раз и в другом месте, на бюро райкома партии. И еще, говорит, вы специально сговорились, чтобы снять бригадира, а это не входило в повестку дня и в обязанности исполкома. А когда был задан вопрос: а сегодня входит? – ответил: нет. Колхозники спросили: а когда же? Никогда! – последовал ответ. Он говорил еще долго и угрожающе, а кончил так: «Это был не исполком, а концерт умалишенных». И тогда все присутствующие встают и в один голос уходят: «Нам здесь делать нечего!»

Он видит, что дело приняло негодующий оборот и пахне бензином, давай кричать и со слезами: «Товарищи! Товарищи! Товарищи! Стойте, погодите, вы же люди, я извиняюсь, товарищи, я не так выразился!» Но, конечно, многие ушли, и только после этого он стал внимательно прислушиваться к голосу выступающих, а их было много.

И далее: «Ну вот, товарищи, мы и разрешили все вопросы, до десятого октября правление изберет более честного и настоящего бригадира. Всё! Можете расходиться!»

Вот что было у нас на другой день после исполкома, дорогой товарищ корреспондент.

Остаюсь с приветом

Николай Василенко».

* * *

Николай Ганюк: Абрамовна, теперь ты поняла, как у нас? Он так считает: ему одному жить, а всем дру́гим пропадать. Что захочет, то и зробит.

Я – Петя…[22]

Ленинград, январь 62-го года

Детская комната при милиции. Ленинград. Ленинский район.

Большая, просторная комната. Обои веселые – по голубому полю серебристые лилии. Низкий детский столик, белые детские стульчики. На столике кубики, волчок, пучеглазая целлулоидная кукла.

На стенах плакаты: «Водитель! Осторожно, пешеход!», «Транспорт работает для вас, берегите его!», «Ребята, не выбегайте на мостовую!» – кажется, будто единственная опасность, подстерегающая ребят, – трамвай, троллейбус, такси.

В шкафу – толстая тетрадь. Графы: дата, фамилия, имя, что произошло, меры.

Записи: «Моя дочь Ларчина Галя 47-го года рождения, пионерка, не хочет учиться, подделывает отметки, украла у матери два рубля».

* * *

«Сын наших соседей по квартире Волин Коля 11 лет безобразничает: сорвал замок, а в кусок туалетного мыла воткнул лезвие от бритвы».

* * *

«Дочь Лена 15 лет ведет себя плохо, начала, видимо, дружить с мальчиками».

* * *

В графе «меры»: «Проведена беседа воспитательного характера», «Была проведена внушительная беседа».

* * *

Семья Зориных. На них поступила жалоба от соседей: муж – дежурный монтер, жена – продавец в магазине. Оба пьют, дерутся («нарушают общественное спокойствие»). Дети – Надя восьми лет, Оля – тринадцати. Зориной лет тридцать пять. Лицо со следами былой свежести и привлекательности. Сейчас оно опухло, на щеках сизый румянец, глаза красные.

Зорину тоже лет тридцать пять, но он уже лысый. Тощий, дергается, глаза маленькие и бегают. Руки нервные, беспокойные.