Право записывать

(Старый ватник, стоптанные башмаки. Привела с собой дочку, девочку лет десяти в аккуратном пальтишке, зеленом кокетливом капюшоне.)

– Расселите меня с мужем. Это ж нет терпенья так жить. Пьет. Домой приходит пьяный, меня ненавидит, детей колотит. А дети сильно нервные. Мальчик Самуил. Ему четырнадцать лет. И вот, дочка Лида. Десять. Она очень, очень нервная.

– Мама, а почему ты мне дала русское имя, а Семе – еврейское?

– Потому, что твоего дедушку звали Самуил, пусть земля ему будет пухом.

Дочка:

– Ну и что же, что я еврейка. Подумаешь, страсти какие водятся!

Мать:

– Товарищ депутат, я прошу вас, расселите вы нас. Пусть в одной квартире, но в разных комнатах. Я с детьми – в одной, а он – в другой.

Дочка:

– Ну и что это поможет? Надо в разных квартирах! А еще бы лучше – на разных улицах! А УЖ ЛУЧШЕ ЛУЧШЕГО – В РАЗНЫХ ГОРОДАХ!

После приема я пошла к ним. Еще у входных дверей я услышала пронзительный вопль: уюю-юю-у-уй! Я не стучалась и вошла. Впервые я увидела, как человек бьется головой о стенку. Нервная девочка Лида билась головой о стенку и тонко, пронзительно вопила. Время от времени она плевала на валявшуюся на полу зеленую клетчатую ковбойку.

Мать (беспомощно): Понимаете, она поссорилась с братом и вот сердится на него. Топчет его ковбойку. Это – его ковбойка.

Брат лежит на колченогом диване и читает толстую растрепанную книгу. Длинный, худенький, но личико как бело-розовая пастила, и глаза – синие.

При виде меня девочка срывается с места и пулей вылетает из комнаты. Отец – плюгавый мужичонка в майке и потрепанных брюках – смотрит на меня очень внимательно.

– Видите, как я живу? – говорит он. – Я эту женщину ненавижу. Это никому не секрет. Другая уже повесилась бы или отравилась с горя, а она – ничего. Вот детей я люблю, а ее ненавижу.

Мальчик Сема, оторвавшись от книги:

– Папа, если ты меня так любишь, зачем ты меня колотишь?

– Я тебя не колочу, а учу. Меня в детстве еще хуже били. Так вот, товарищ депутат, я с этой женщиной уже четыре года не живу, вы понимаете, в каком смысле? А ей хоть бы что. Ее сестра такая же была. И мать тоже. А я еще мужчина молодой, вы понимаете, в каком смысле? Мне пятьдесят три года, и я хожу к женщинам…

Сема: Папа, а почему я должен про всё это знать?

Отец: Как будто ты этого и так не знаешь. И вот, хожу я к женщинам, а какая женщина пустит меня без водки? А если я пришел с водкой, значит, я ее пью. Что же я – принесу, она будет хлестать, а я смотреть? Конечно, я пью. Но я и заработаю. Я работаю в Главутильсырье. У меня в конторе чисто, не то что в этом хлеву. И я приношу домой двести рублей, как одну копейку. И, если на развод нужны деньги, я не пожалею. На что другое – пожалею, а на это – нет. Я ее ненавижу, понимаете? Я ее видеть не могу. Роза ее зовут. Вы видите эту розу? А меня зовут Яков Самойлович. Зовите меня просто Яша. И помогите нам разъехаться, и чтоб я эту женщину больше не видел. А на детей я буду давать, потому что они мне – дети. (Распаляясь.) Нет, вы видели, чтоб мужчину держали в таком хлеву? Женщина должна быть опрятная. А она? Вы видите, какая она?

Жена (беззлобно): А вы видите это пятно на обоях? Он бросил в меня кастрюлю с супом. Я нагнулась, и суп прямо на обои. Ну, конечно, я нечистоплотная. Я если клопа увижу, я его сразу вывожу. Я обои своими руками клеила, а ты в эти обои кинул кастрюлю с супом. Что, не так? Ну, скажи честно, погляди в глаза товарищу депутату – не так?

– А может, и так. Какое это имеет значение? Главное, что я тебя не могу видеть. Другая на твоем месте давно утопилась бы.

– Что это я должна топиться? Топись сам. А мне детей жалко. Ты их бьешь и ругаешь последними словами. Хорошо это?

– Это – нехорошо, – откликается с дивана бело-розовый худенький мальчик и смотрит на меня улыбаясь.

Четвертая речь председателя домкома

– Сейчас я скажу про самовольщиков. Я против тех скажу, кто самовольно вселяется. Это – нахалы. И защищать нечего.

Самовольное вселение – это я вам верно говорю – есть бич. Возьмем подвал на Белинского пять. Этот подвал мы уже решали. Но придется опять решать. Там жила семья Рахматулиных. Это такая национальность, скажу я вам. Собираются, понимаешь, скопом. И занимают освободившуюся площадь. А мы не можем поощрять самовольщиков. Зачем в открытую дверь ломиться, как, можно сказать, упрямые ослы…

Рахматулины заняли комнату 18 метров в связи, что под их подвалом котельная. Но разве это причина? Я озеленял этот дом, сажал во дворе двадцать деревьев и знаю, что не так там и плохо. Вполне могли бы жить.

Конечно, их бывший подвал надо ликвидировать, но не таким путем, чтоб самовольно вселяться. Мы татар поощрять не должны. Они, конечно, жили в подвале плохо. Но это еще не причина. Что же с нами станется, если мы будем входить в положение? Раз войдем в положение, два войдем, три войдем, что же это будет? Надо установить и как-то решать и ликвидировать их недопустимое проживание. И надо, товарищи, раз и навсегда ударить по самовольщикам! А татар поощрять не надо.

* * *