Право записывать

Глубокоуважаемый Александр Борисович, прошу Вас внимательно прочесть мое письмо.

В середине февраля я попросила у «Литгазеты» командировку в Ленинград. Мою просьбу выполнили, но специально предупредили, чтобы в дело молодого ленинградского поэта-переводчика я не вмешивалась. Я спросила, могу ли я именем «Литературной газеты» хотя бы пройти на суд, если он будет закрытым. Мне ответили: нет. Вероятно, мне сразу надо было отказаться от командировки, ведь в сущности мне было выражено самое оскорбительное недоверие.

К сожалению, я это поняла особенно остро уже на суде, когда судья в самой грубой форме запретила мне записывать, а я не могла в ответ предъявить удостоверение газеты, в которой я сотрудничаю много лет и которую ни разу не подводила. Разве можно лишать журналиста его естественного права видеть, записывать, добираться до смысла происходящего?

Поэтому командировку я возвращаю неотмеченной и, разумеется, верну в бухгалтерию деньги.[78]

В самом начале судебного заседания судья заметила, что Ф.А. что-то записывает, и велела ей прекратить. До конца заседания Ф.А. пришлось писать, подняв голову и не глядя в свой блокнот: суд шел в 1964 году, в СССР, компьютеров не было, портативные магнитофоны были большой редкостью, а о таких магнитофонах, чтобы можно было пронести их незаметно, никто и не слыхивал. Приходилось довольствоваться бумагой и ручкой, да и теми, как мы видим, не всегда можно было воспользоваться.

Существует множество мифов касательно записи суда, сделанной Ф. А. Самый частый – что она записывала его стенографически. Некоторые исследователи настолько уверены, что запись эта является стенограммой, что они считают возможным не называть ее автора. И почему, собственно, они должны бы называть фамилию какого-то мелкого чиновника, который стенографирует в суде? Видимо, так они рассуждают. Например, переводя на английский запись Ф.А., известный американский специалист по советской юридической системе после фразы: «В эту минуту судья обращается ко мне [к автору записи, запрещая ей писать]», вставляет от себя в скобках пояснение к словам «ко мне»: «к стенографисту»[79].

На самом деле запись Ф.А. не стенографическая, Ф.А. стенографии не знала. Ее сила была в другом: она умела ухватить самую суть того, что говорится, и быстро это записать. И более того: она привыкла многое держать в памяти, если, скажем, ее собеседник замыкался, увидев, что его записывают. В таких случаях она сразу же после разговора записывала его по памяти. Короче говоря, весь журналистский опыт Ф.А. полностью подготовил ее к тем, казалось бы, неодолимым препятствиям, с которыми ей пришлось столкнуться во время суда над Бродским.

Также, в отличие от того, что иногда говорят, Ф.А. присутствовала на обоих заседаниях суда с начала до конца. Те, кто утверждает противное (включая самого Бродского), возможно, путают ее с Евгением Гнединым или Юрием Варшавским[80], каждого из которых дружинники хватали и выводили из зала. В течение всего судебного процесса Ф.А. продолжала записывать всё, что на нем говорилось.