Правое полушарие

Иногда ответы ненастоящих приводили в глубокое замешательство.

Некий Петр Андреевич, например, заявил, что ничего еще не было и все еще только будет.

А Павел Николаевич, его неразлучный приятель, утверждал, что все уже было и больше не будет ничего.

Они поругались:

– Что это за стих на вас нашел, сударь? - негодовал Петр Андреевич.

Павел Николаевич отрезал грозно и непонятно:

– Жду вас на палубе.

Йохо замахнулся на них молотком, и оба смолкли, повалились на колени, послушно подставили головы.

– Оставь их, - попросила с постели Зейда. Она лежала, еле видная лицом из-за огромного живота. Ножные вены вздулись так сильно, что топорщились густые волосы на бедрах и голенях.

…Когда жаркий явился, никто не был к этому готов.

Ангел Павлинов и Дитер вели его под руки, путаясь в локтях.

Он был зряч и не был хром, но постоянно спотыкался, чему не могла помочь даже неполная материальность. Ему мешали ноги, несколько штук числом. Точнее говоря, шесть. Передние, заправленные в расстегнутые брюки, росли откуда-то из распухшей груди. Задние, голые, были одна короче другой: одна доставала до пола, зато вторая беспомощно взбрыкивала и силилась встать хотя бы на цыпочки. Боковые, в сатиновых трусах, семенили рядышком справа - не по штуке на каждый бок, а обе вместе; они заплетались и мешали друг дружке. Рук насчитывалось тоже шесть, все разной длины и все короткие; пять из них торчали из туловища, оживленно и автономно жестикулируя, а шестая вытягивалась из шеи, похожей на грубую колоду, и поочередно указывала властным перстом то на юг, то на север. Лиц было три штуки; два почти слились в одно, а третьему недоставало совсем чуть-чуть, чтобы выделиться в отдельную голову. Две самостоятельные бородки соединялись перешейком под квадратными усиками; три глаза на общем лице сверкали из-под обожженных бровей, два из них защищались моноклями. Два рта продолжали друг друга, образуя кривой кровавый разрез. Обособленное лицо оказалось повернутым против часовой стрелке на сорок градусов. Нос у двойного лица казался латунным, а у отдельного - обычным, хотя и несколько длинноватым. Стрижка "под горшок" и никакой одежды, помимо названной. Гениталии отсутствовали; по торсу вертикальными рядами шли коричневые соски, похожие на бедняцкие пуговицы. Всего было два ряда. От гостя исходил холодный жар.

Двигаясь, он отрывисто приговаривал:

– А! А! А!…

Ангел и Дитер вывели его на середину комнаты, отпустили, отступили в стороны.

Самостоятельное лицо поискало глазами стул. Видно было, что гость не привык стоять и отчитываться.

Жаркий закашлялся, полетели кипучие брызги.

15

Оффченко был удивлен, когда на его телефоне высветился номер Йохо. Поднадзорные звонили чрезвычайно редко, инициатором бесед обычно бывал сам Оффченко - то есть тот, кому по штату и положено инициировать беседы с переводом их в опасное для собеседника русло.

Оффченко шел по Шпалерной, и вот в кармане его полушубка запищал "Тореадор". В кои-то веки раз эта мелодия оказалась уместной, подобающей случаю, но обладатель телефона не распознал чуда, не увидел символического совпадения - как всякий человек, привыкший думать, будто чудо обязано быть грандиозным, и не замечающий тысячи мелких, зачастую - недоброжелательных чудес у себя под носом или у себя в кармане.

– Слушаю вас, Йохо! - бодро и радостно воскликнул куратор, не сбавляя шага. Фальшь настолько укоренилась в нем, что он сам искренне полагал неподдельными бодрость и радость.

– Внимательно слушай, сука, - голос персонального пенсионера от ярости истончился, а интонация перекосилась, уехала вверх.

Оффченко остановился.

– Да, в чем дело? - осведомился он заботливо и тревожно, словно не заметил оскорбления. Многие, очень многие отчаянно пугались, когда присутствовали при такого рода смене тональности.

– Я тебя размажу, тебе конец, тебя порвут и сожрут, я сам тебя порву и сожру, - сказал Йохо и отключился.

Оффченко постоял, рассматривая притихший телефон. Аппаратик торчал из горсти, чуть ли не пожимая гладенькими плечами в доказательство своей непричастности. Затем куратор метнулся на проезжую часть и замахал рукой, ловя машину. Москвич-"баклажан" удовлетворенно замигал, притормозил; ввалившись в салон, куратор сильно огорчил и разочаровал водителя.

– Литейный, 4, - проскрежетал Оффченко.

Глупый бомбила попытался протестовать:

– Тут же рукой подать! вон он стоит… - Он хотел вразумить пассажира, имея в виду Большой Дом.

– Я непонятно выразился? - Оффченко развернулся на сиденье.

Минутной заминки хватило, чтобы случилось непоправимое.

Кто-то рванул дверцу, схватил его за ворот и потащил наружу.

– Что такое? - Оффченко не успел удивиться. Йохо швырнул его на тротуар, ударил ногой по лицу.

"Москвич" рванул с места со скоростью перелетного средства из фантастического кино.