Буддистские оппоненты Кураева, рассуждающие о непонимании им «пустоты», в свою очередь, видимо, сами не осознают, что для христианина мир не является пустотой ни в каком из пяти упомянутых вариантов понимания, и подлинной реальности не свойственны ни одна из приведенных выше четырех характеристик. Соответственно, при любом из дополнительных уточнений в этой области, указанное Кураевым противоречие между христианством и буддизмом остается адекватным.
Далее, приведя слова Кураева «Цель Будды – загасить огонь жизни» (С. 436), Загуменнов пишет: «О чем же речь? Оказывается, о Нирване. Что же такое Нирвана? Самый простой ответ – прекращение страданий (третья Благородная истина буддизма). Что же плохого в этом? Страдания вызываются страстями (клешами), и тот, кто отождествляет свою жизнь с ними, естественно, устранение их будет считать смертью».
Приведенный «самый простой ответ» заведомо недостаточен, и дан совсем не в той плоскости, в которой рассуждал протод. Андрей. Христианский рай тоже можно обозначить как прекращение страданий164, однако вряд ли буддистский критик согласится с тем, что это тоже самое, что нирвана. Фактически здесь критик ради создания видимости эффектного контраргумента сознательно игнорирует все, что сказано Кураевым о принципиальном отличии путей к прекращению страданий, предлагаемых христианством и буддизмом.
Достижение цели буддистскими каноническим текстами описывается как наступающее тогда, когда человек, «отсекший желания, ушедший от любви» (Сутра 42-х глав, 2), «отбросив все душевные радости и страдания» (Сутта-нипата, 1.3.66), пребывает в состоянии «ни-удовольствия-ни-боли» (Магга-вибханга сутта), «когда навечно устранён рассуждающий ум со всеми его различениями, привязанностями, неприятиями... когда даже к понятию «истина» относятся с безразличием, ибо [и] оно вносит сумятицу» (Ланкаватара-сутра, 13); когда «все свойства сознания прекратят свое существование» (Махаяна шраддхотпада шастра, 3); когда человек становится тем, у кого «разум на пути к развеществлению достиг уничтожения желаний» (Дхаммапада, 11.154), тем, «кто здесь избежал привязанности и к доброму и к злому... в ком угасло желание существовать... кто хладнокровен и отрезает себе путь к новому рождению» (Дхаммапада, 26.411–412,415).
Это намного более чем просто «прекращение страданий». Интерпретация такой цели как «погашение огня жизни» отнюдь не беспочвенна и требует более серьезного уровня обсуждения, чем демонстрирует критик.
После этого Загуменнов пытается опровергнуть высказывания Кураева о негативном отношении к женщинам в аскетических предписаниях, адресованных буддистским аскетам. Для этого он почему-то сравнивает количество страниц, посвященных борьбе с блудными желаниями в «Дхаммападе» и в «Добротолюбии», хотя первое представляет один сравнительно небольшой трактат, а второе – пятитомное собрание трудов десятков авторов. Удивляет то, что критик совершенно игнорирует приведенные протод. Андреем пространные цитаты из буддистских джатак на эту тему. Желая переадресовать христианству упрек оппонента, Загуменов приводит цитату из прп. Антония Великого: «Похоть же и гнев суть причины всех зол» и комментирует: «Отметим: «всех», т.е., вопреки уверениям уважаемого дьякона, как раз христианство возводит отношение к женщине в степень «последних истин»».
Здесь критика подводит незнание христианской терминологии. В частности, термин «похоть» означает все вообще нечистые желания (см.: Ин.8:44, Иак.1:14–15, 1Ин.2:16). «Похоть есть желание: но не всякое желание есть похоть. Похоть есть как бы хотение после хотения, желание простертое далее пределов естественного желания, страстное, не управленное законом, порядком, и умеренностью. Похоть плотская собственно есть беспорядочное желание плотских, чувственных удовольствий, в противоположность воздержанию, трезвости, целомудрию»165; «похоть плотская есть то же, что живущий в нас грех»166. То, что понимает Загуменнов под похотью, называется блудной похотью, но и она обозначает вообще все возможные виды блудного греха, а не «отношение к женщине».
Аскетическая борьба православных подвижников направлена против греховной страсти, а не против женщины или даже образа женщины. «Ум [человека], который любит Бога, сражается не против вещей или мыслей о них, но против страстей, связанных с этими мыслями. То есть, он борется не против [какой-либо] женщины, не против обидевшего, и не против образов их [появляющихся в уме], но против страстей, сопряженных с этими образами»167. Поэтому в христианской аскетической письменности можно встретить такие примеры: «прежде я имел жену в страсти тленного похотения, а теперь имею ее же в чести освящения и в истинной любви Христовой. Женщина – одна и та же, а достоинство любви возросло во сто раз»168.