Прошли многие годы. Мальчики выросли, оба получили известность, пусть и разную по степени, на литературном поприще, хотя и не сразу избрали его для себя. Старший подписывал свои беллетристические сочинения псевдонимами
1. Религиозность Чехова
Религиозность Чехова… Не нелепо ли само предположение о том? «Чехов, бывший в детстве религиозным мальчиком, утратил религию и заменил её наивной верою в прогресс»39
6,— писал убеждённо Н.О.Лосский. Другой русский философ, Н.А.Бердяев, высказывая свой тезис о религиозном характере русской литературы, сделал знаменательную оговорку: «Соединение муки о Боге с мукою о человеке делает русскую литературу христианской, даже тогда, когда в сознании своём русские писатели отступали от христианской веры. Оно и Чехова делает писателем религиозной серьёзности, несмотря на опустошённость его сознания и вульгарность его сознательных взглядов»397.Едва ли не единственным, кто утверждал высокую религиозность чеховского творчества, долгое время был С.Н.Булгаков, который первый же и указал на
Своё понимание Чехова Булгаков основывал на осмыслении религиозной направленности отечественной литературы: «Русская литература <…> высоко подняла задачи и обязанности художественного творчества, сделав своей главной темой самые глубокие и основные проблемы человеческой жизни и духа»399
. Чехов, по справедливой мысли Булгакова, своеобразен в своём творчестве тем, что искание правды, Бога, души, смысла жизни он совершал, исследуя не возвышенные проявления человеческого духа, а нравственные слабости, падения, бессилие личности, то есть ставил перед собою сложнейшие художественные задачи. Не восхищённое любование высотами духа, а сострадательная любовь к слабым и грешным, но живым душам — основной пафос чеховской прозы. «Чехову близка была краеугольная идея христианской морали, являющаяся истинным этическим фундаментом всяческого демократизма, что всякая живая душа, всякое человеческое существование представляет самостоятельную, незаменимую, абсолютную ценность, которая не может и не должна быть рассматриваема как средство, но которая имеет право на милостыню человеческого внимания»400.Символическим выражением того стал один из ранних рассказов писателя «Отец» (1887). Здесь выведен персонаж, не могущий не вызвать читательского негодования: лживый, двуличный, амбициозный, корыстный, безвольный, вечно пьяный, паразитирующий на безотказности собственных детей и на них же клевещущий, подлинный мерзавец, как аттестовал его художник И.Е.Репин в одном из писем автору. Критики сопоставляли этого «отца» с Мармеладовым (из «Преступления и наказания» Достоевского), на которого он внешне похож, хотя внутренне, кажется, гораздо гаже, нравственно мельче и безнадёжнее. И всё же сосредоточивать внимание на заглавном герое было бы неверно, ибо по сути-то: не об отце рассказ, но о сыне, терпеливо сносящем все пакости отца, в каких тот сам же и признаётся. Тут сказалась особенность чеховского метода художественного познания бытия: прозревать за внешней видимостью подлинную суть творящейся жизни. Рассказ «Отец» есть рассказ о любви сына к отцу, как бы отвратительно тот ни выглядел. Автор даёт читателю возможность взглянуть на событие не с уровня обыденного сознания, на котором только и возможна неприязнь к подобному человеку, но с уровня христианской нравственности — и о том есть прямое указание в тексте, в словах отца: «Не дай Бог никому такого отца. Вам меня Бог на подвиг послал. Именно, на подвиг! Тяните уж, детки, до конца. Чти отца твоего и долголетен будеши. За ваш подвиг, может, Господь пошлёт вам жизнь долгую» (06,272)*.
*Здесь и далее ссылки на произведения и письма А.П.Чехова даются непосредственно в тексте по изданию:
Эта ссылка на Заповеди