Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 1 (V том)

«— Эй вы, херувимы и серафимы! — сказал Остап, вызывая врагов на диспут. — Бога нет. <…> Нету, нету, — продолжал великий комбинатор, — и никогда не было. Это медицинский факт»¹⁵.

Антиклерикальная настроенность сводилась часто к тому, что всякое появление духовного лица на страницах литературного произведения непременно сопровождалось указанием на его моральную нечистоплотность. В качестве примера можно указать на романы тех же Ильфа и Петрова. Священник, «поп», просто не мог быть хорошим человеком. Неспроста, например, роман Н.Островского «Как закалялась сталь» (1932–1934) начинается с рассказа о первом подвиге юного Корчагина, этого идеального борца за дело партии: мальчик насыпал попу махорки в тесто, что расценивается не как грубый хулиганский поступок, но как акт борьбы с врагом-эксплуататором.

У иных писателей встречались и внешне безобидные выпады. Так, в рассказе А.Гайдара «Голубая чашка» (1936) вдруг попадается абзац, прямо не связанный с сюжетом, со всеми событиями повествования:

«Увидали мы и попа в длинном чёрном халате. Посмотрели ему вслед и подивились тому, что остались ещё на свете чудаки-люди».

«Мы»— это рассказчик и его маленькая дочь. Априорно признаётся, что ребёнок шести с половиной лет уже может легко разбираться в подобных вещах. И к тому же как бы призываются читатели, которые немногим старше этой мудрой девочки-атеистки.

Атеистическая пропаганда пыталась добиться своего не качественным, но количественным воздействием на сознание людей, подвергавшихся целенаправленной обработке, — и не без успеха.

Среди важнейших враждебных ценностей, которые были намечены к уничтожению, оказалось русское начало, и логично: как неразрывно связанное с православным миросозерцанием. Русская идея, утверждённая на Православии, должна была быть отторгнута безусловно — и Ленин жёстко указал: «Наше дело — бороться с господствующей, черносотенной и буржуазной национальной культурой великороссов»¹⁷.

В своём обобщающем наблюдении И.Шафаревич, касаясь начальных лет советской власти, сказал в одном из интервью: «В трагическом положении очутились три народа, когда-то вместе называвшиеся Русь: русские, украинцы, белорусы. <…> Сталин в своих выступлениях по национальному вопросу на X, XII, XIV, XVI съездах всегда утверждал, что главной опасностью в национальных отношениях является великодержавный, или, как он говорил, великорусский шовинизм. Особое положение в этом вопросе занимал XII съезд РКП(б), где очень много внимания было уделено национальным отношениям. Съезд дружно выступил против того, что они выражали словом «русотяп». Говорилось о «подлом великодержавном русском шовинизме». Призывали «подсекать головку нашего русского шовинизма» или «прижигать его огнём». Утверждалось, что русским «нужно себя искусственно поставить в положение более низкое по сравнению с другими национальностями». <…> Весь съезд проходил в атмосфере деликатной озабоченности национальными чувствами всех наций, кроме русской. И никому не приходило в голову подумать, что и у русских есть национальные чувства, которые также могут быть поранены»¹⁸.

Теперь полезно было бы не забывать роль Сталина в национальном вопросе, поскольку сыскались «патриоты», объявившие его едва ли не носителем русского национального самосознания. И ещё: когда ныне левые либералы воюют с «русским шовинизмом», «черносотенством»— хорошо бы уяснить их родство с большевицкой идеологией.

Национальное самосознание пытались изначально подменить интернациональным, безлико космополитичным.

«Все первые годы революции разве не было черт как бы иностранного нашествия? — проницательно и точно характеризует Солженицын смысл происходившего, доказательно выстраивая свою аргументацию — Когда в продовольственном или карательном отряде, приходившем уничтожать волость, случалось — почти никто не говорил по-русски, зато бывали и финны, и австрийцы? Когда аппарат ЧК изобиловал латышами, поляками, евреями, мадьярами, китайцами? Когда большевистская власть в острые ранние периоды гражданской войны удерживалась на перевесе именно иностранных штыков, особенно латышских? (Тогда этого не скрывали и не стыдились.) Или позже, все 20-е годы, когда во всех областях культуры (и даже в географических названиях) последовательно вытравлялась вся русская традиция и русская история, как бывает разве только при оккупации…»¹⁹

Поскольку «у пролетариев нет отечества»— по Марксу-Энгельсу, — то зачем нужен патриотизм? «…В мире без Россий, без Латвий, жить единым человечьим обгцежитьем»— мечтал Маяковский. Экстремистски настроенные комсомольские поэты-романтики высказывались и того решительнее:

Я предлагаю Минина расплавить,

Пожарского. Зачем им пьедестал?

Довольно нам двух лавочников славить:

Их за прилавками Октябрь застал.

Случайно им мы не свернули шею.

Я знаю, это было бы подстать.

Подумаешь, они спасли Расею!

А может, лучше было б не спасать?