Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 1 (V том)

Важнее иное: свидетельство Соколова-Микитова об особенностях церковной жизни на селе не может быть подвергнуто сомнению, но оно-то как раз красноречиво утверждает крепость религиозных устоев: если даже в таких обстоятельствах Православие не было до конца задавлено (а видно же, что к тому стремилась власть), то значит, глубоки его корни в русском народе.

Вероятно, не мог не сознавать того и сам писатель. Не мог не задумываться над тем.

Соколов-Микитов тянулся к такому пониманию полноты сердца, в котором заповедь о любви к ближнему занимает первое место:

«Никогда, никогда не должно быть праздным сердце — это самый тяжкий порок.

Полнота сердца — любовь, внимание к людям, к природе — первое условие жизни, право на жизнь»⁷¹.

То главная заповедь его жизни, важнейший итог, к которому он подошёл в конце её. Почему место Бога занимает здесь природа?

Наверное, христианином он себя не ощущал. Или, быть может, лишь отчасти…

Тут не судить надо, а понять: вот трагедия…

Ибо всякий может спросить писателя: а откуда эти правовые, по сути, установления? И с чего бы любить человека? Природа же — не храм…

Вот трагедия.

Трагедия в том, что, лишённый возможности дать эпическое осмысление событий в России третьего десятилетия XX века, Соколов-Микитов не совершил подлинного раскрытия глубинных религиозных процессов, совершавшихся в недрах народной жизни, и поэтому не смог и сам одолеть неполноту собственного мировидения — одолеть в процессе творческого отображения бытия.

7. Борис Леонидович Пастернак

Начинать осмысление творчества Бориса Леонидовича Пастернака (1890–1960) — лучше с романа «Доктор Живаго» (1946–1955), нарушая последовательную логику развития этого творчества, но сразу выявляя важнейшее, сконцентрированное в романе как в своего рода энергетическом узле судьбы писателя.

«Роман “Доктор Живаго”— это автобиография не внешних обстоятельств, но — духа»⁷²,— свидетельствовала О.В.Ивинская, бывшая основным прототипом главной героини произведения, Лары.

Выверенная в каждой фразе проза романа вовлекает в себя с начального же звучания — она именно звучит, в ощутимом и своеобразном ритме своём:

«Шли и шли и пели «Вечную память», и когда останавливались, казалось, что её по-залаженному продолжают петь ноги, лошади, дуновения ветра» (3,7)*.

*Здесь и далее ссылки на произведения Пастернака даются непосредственно в тексте по изданию: Пастернак Борис. Собр. соч. в пяти томах. М., 1989–1992 (с указанием тома и страницы в круглых скобках).

И с первой же фразы — ошибка: когда сопровождают гроб до могилы, поют трисвятое: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный…» Но, кажется, ошибка сделана намеренно, ради особой ритмичности звучания, от которой нельзя отказаться даже в угоду любому правдоподобию. Ошибка преследует и иную, важнейшую цель: задерживая внимание читателя (поскольку рассчитана на читателя знающего), она помогает позднее лучше понять сущностное в смысле романа: отзвук указанному песнопению обретается в завершающем весь текст романа стихотворении главного героя.

Здесь правдоподобие отвергается, приносится в жертву литературе.

Роман Пастернака — литература абсолютная, абсолютизированная. Это его достоинство и его слабость. Достоинство романа в том, что читателю даётся крепкая и подлинная литература. Слабость: литература здесь превозносится и превращается в литературщину.

Жизнь реальная подобна беспорядочному переплетению нитей, как они сцепятся, если их предоставить случайности. Художник сплетает из нитей упорядоченный узор, и их соединение становится искусственно организованным. Одни мастера, придавая сцеплениям стройный порядок, укрывают его, умея создавать впечатление естественности; другие — откровеннее выставляют именно особенности строго продуманного узора, порою делая это намеренно, вовсе не скрывая своего вмешательства в естественный порядок вещей.

Это можно уподобить работе ландшафтных архитекторов при создании парков: в парке пейзажном все элементы подлажены к естественному пейзажу, в регулярном же пространство расчерчивается по линейке и строго формируется по законам симметрии и разумной соразмерности. Расчёт — и там и там, да в одном случае он искусно прячет себя, в другом намеренно выставляется.

Пастернак ближе к регулярности при составлении композиции своего романа. В «Докторе Живаго» видна явная сделанность, искусственность совмещения сюжетных нитей в общей ткани повествования. И это оттого, что автора, кажется, меньше волнует иллюзия жизненного правдоподобия, он к ней и не стремится: он решает более важную для себя проблему. «Доктор Живаго»— произведение не о жизни (с её правдоподобием), а о безсмертии. О проблеме безсмертия — если точнее. Всё и выстраивается соответственно тому.

Более того: если продолжить сравнение с архитектурою, то Пастернак близок конструктивизму: он нередко обнажает конструкцию, каркас романа, делая его предметом эстетического восприятия.