Православие и свобода

Но наша эпоха утрудила себя задачей внушить человеку и обществу мысль о том, что грех, и в том числе грех смертный, является нормой человеческого поведения, «нормальным» проявлением природных инстинктов. Она называла это «свободой совести», как будто совесть может зависеть от человеческого волеизъявления и человек может манипулировать ею, как пожелает: захочет − и она начнёт его «угрызать», не захочет − и она начнёт повторять ему благоже, благоже.

Этот узаконенный разрыв с Богом, обставленный как манифестация человеческих прав и свобод, даёт человеку иллюзию собственной безответственности, «права на бесчестье» − и в этом существенное отличие человека нашего времени.

Нравственное богословие свидетельствует, что грех никогда не водворяется в человеке без его соизволения. Он никогда не действует в одиночку − один грех тянет за собой и другие. Они болезненно, до неузнаваемости, искажают внутренний облик человека и лишают его возможности познания и осуществления замысла Божиего. Человек утрачивает способность к осуществлению своего призвания, состоящего в любви, свободе и творчестве.

Итак, роковой сдвиг сознания уже произошёл − об этом свидетельствует и элитарная постмодернистская, и массовая культура, в которой так или иначе задействованы те же механизмы, деформирующие реальность. Наркомания, алкоголизм, оккультизм и сектантство есть всё та же борьба с ней, так или иначе обязывающей человека нести свой крест: крест рода, крест Отечества, крест собственной жизни, крест любви, крест богоподобия.

Отвергнув дар Христовой любви и свободы, новый человек закабалил себя «духу времени» и продал себя в рабство произволу субъективизма и своеволия. Замкнувшись на собственном эго, он перестал ощущать онтологичность бытия, его ценностность и значимость. Он сделался плоским. Он опошлился.

Ибо что такое пошлость, как не утрата сущности при сохранении её видимости? Пошлость не есть нечто сотворённое и устойчивое, нечто существующее как таковое. Она возникает тогда, когда объект (вещь, явление, лицо) приобретает знаковый характер, когда он перестаёт являть собой − в платоновом, в церковном смысле − откровение реальности, когда он делается лишь иллюзией, претензией, указывающей на то, что должно было бы иметь место, но чего не существует на самом деле.

Ханжество, претендующее на то, чтобы казаться добродетелью, или фарисейство, создающее лишь видимость праведности, но таковой не являющееся, − это пошлость. Плюрализм с его втоптанной в землю ценностной иерархией, с его разнузданностью и развороченностью, с его идеями женской эмансипации и сексуальной революционности, которыми он подменяет и попирает дар божественной свободы человека, претендуя при этом на достоинство «истинного человеколюбия и свободы», − это пошлость. Имидж, создающий человеку лишь видимость некоей сущности и скрывающий его истинный образ, − это пошлость. Виртуальная реальность, претендующая на полноту подлинной и окончательной реальности, − это пошлость. Антихрист, выступающий в личине благодетеля человечества, − это пошлость.

Ибо пошлость и есть искажение путей Божиих в мире, провозглашённое как норма; клевета, выдающая себя за истину. Главным пошляком мировой трагедии оказывается сатана, посягающий на чужое место: взойду на небо, выше звёзд Божиих вознесу престол мой (Ис. 14, 13). Всякое сознательное человеческое движение к тому, чтобы соответствовать духу времени − в манерах, в речи, в облике, в образе мыслей, в стиле жизни, − есть движение к опошлению. И наоборот: возвращение к Богу сулит человеку обретение самого себя − такого, каким его художественно и любовно сотворил и замыслил Творец. Даже и наглотавшись свиных рожков пошлости современного мира, новый человек «Эры Водолея» ещё имеет возможность вернуться в объятия своего любящего Отца.

Дар творчества (вместо послесловия)