Православие и свобода

Вторую тенденцию можно было бы назвать «околоцерковным народничеством»: это вера в то, что в Церковь можно прийти только через отказ от культуры и творчества, через опрощение. Как точно подметил протоиерей Георгий Флоровский, «до сих пор слишком многим некое народничество представляется необходимым стилем истового православия. “Вера угольщика”, или старой нянюшки, или неграмотной богомолки принимается и выдаётся за самый надёжный образец или мерило. <…> Ради благочестия принято даже теперь говорить о вере каким-то поддельным, мнимо народным, неестественным, жалостным языком. Это самый опасный вид обскурантизма, в него часто впадают кающиеся интеллигенты. Православие в таком истолковании часто обращается почти что в назидательный фольклор… И не возвращение к народу, в первобытную цельность и простоту, скорее строгий аскетический искус есть единственный путь подлинного воцерковления. <…> И не возвращение к родному примитиву, скорее выход в историю, присвоение вселенских и кафолических преданий…»[451].

Действительно, мы сталкиваемся и поныне с этими двумя мифами: один уверяет нас в том, что творчество спасительно само по себе, другой − обнаруживает в творчестве только искушение, нечистоту, грех, избежать которых можно, лишь отказавшись от всякого творчества. Стойкие приверженцы обскурантистского взгляда невольно впадают в манихейство. Не то что бы творчество было вовсе свободно от греха, но оно не свободно именно в той мере, в какой не свободно от него любое человеческое бытие, любое человеческое проявление, будь то любовь, молитва и даже самопожертвование − плевелы, засеянные лукавым, возросли повсюду (см.: Мф. 13, 25), а безгрешен лишь один Господь.

Очевидно и то, что страх перед культурой и творчеством имеет свои основания: «творческие» люди обнаруживают себя как горделивые, страстные и приверженные грехам. Но, во-первых, вовсе не факт, что именно творчество делает их таковыми. Во-вторых, творческая энергия иссякает именно в грешном человеке, и мы нередко оказываемся свидетелями утраты человеком своего таланта. В-третьих, большой вопрос: не являются ли сами обскуранты, отказавшиеся и от культуры, и от личного подвига творчества, не менее горделивыми, страстными и приверженными грехам? Известно, что предмет гордости вовсе не обуславливается своей ценностью: гордиться можно и своим невежеством, и своей глупостью, и даже своим грехом.

Дар творчества дан нам изначально, приумножение его вписано в сам замысел Божий о человеке, но дело самого человека, каким образом этим даром распоряжаться. Притча о зарытом таланте не позволяет от него отказаться даже из самых благих побуждений: «от греха подальше» (см.: Мф. 25, 14–30).

Дар творчества есть именно дар − то, что не добыто, не оплачено и не нажито человеком. Полнота этого осознания явлена в совершенном смирении человека − в святости. Путь принятия и приумножения дара лежит через Церковь. Пределы этого дара безграничны: ибо не мерою даёт Бог Духа (Ин. 3, 34). Благословение Иисуса Христа, отверзающего уста гугнивому, раскрывающего очи слепорождённому, поднимающего с постели расслабленного, воскрешающего мёртвого и приумножающего хлеба так, что ели, насытились, и ещё осталось, даёт не мерою, но столько, сколько сам человек может принять и вместить.

Единственное, что необходимо человеку, принявшему дар, для его приумножения, − это смирение. Смирение − это и есть человеческое позволение Господу (Логосу, Слову) войти и вечерять с ним (ср.: Откр. 3, 20). Послушание − это и есть согласие человека на то, чтобы приготовить место Господу. Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову (Мф. 8, 20), потому что в мире почти нет смиренных и послушных друзей Его. В своём высшем проявлении творчество и есть пребывание со Христом: преображение и обожение человека.

Так что греховно не само по себе творчество, но грешен сам человек, который грешит, узурпирует Божий дар и закрывает перед его Подателем дверь.

Тот же, кто чает Его и, наконец, чувствует Его присутствие у себя, уже не думает о том, греховно ли омыть Ему ноги и отереть их волосами своими (см.: Лк. 7, 44–46), греховно ли подать Ему пить или есть, − ликуя, он моет, и вытирает, и подаёт… И знает, что сам он − человек грешный. Так же ликует и тот, кто творит во имя творения, во имя Творца.

И лишь потом мы возьмём и оценим плоды этих трудов. Мы увидим, быть может, их несовершенство: здесь − ослабло вдохновение, и художник попытался подменить его рациональным умыслом, а здесь − поддался непреображенной страсти, тут − слукавил, там − ему изменил вкус… Но Господь даже ангелам Своим запретил выдёргивать плевелы до Судного Дня (см.: Мф. 13, 29–30)…