Православие и свобода

Это − закономерное явление в диалектике зла. Оно «хочет показаться более милостивым к людям, чем Сам Творец», оно демагогически заявляет, что «хочет защитить человечество от Христа», от Его «слишком высокого идеала»[203]. Ибо Христос призывает Своих учеников быть совершенными, как Отец Небесный (ср.: Мф. 5, 48), познать истину, дабы она сделала их свободными.

Есть и ещё один важнейший аспект: и великий инквизитор, и антихрист хотят организовать для человечества принудительное всемирное счастье. Главное недоумение и главная претензия их ко Христу, что Он взвалил на человека непосильное бремя свободы и дело Его, следовательно, нереально, завет Его − неисполним, Искупление − напрасно.

«Чем виновата слабая душа, − говорит инквизитор, − что не в силах вместить столь страшных даров?» Тот же пафос стоит и за «универсальной программой» антихриста, решившего облагодетельствовать человечество новой всепримиряющей утопией «всеобщего мира», «всеобщей сытости» и «постоянного наслаждения… чудесами и знамениями»[204].

Однако такая слабая, духовно нищая и осознающая свою нищету и немощь душа, которую и инквизитор, и антихрист пытаются «защитить от Христа», только и способна предать себя в волю Божию, а значит − принять великий и страшный Христов дар.

Своеволие и ужас перед свободой всегда там, где угасает вера в Христа. Но свобода − всегда со Христом. Без Него она есть то, чего человек «не вынесет».

Парадоксы свободы

Свобода предстаёт человеку во всей своей двусмысленности и «двуличии»: действительно, существуют как бы два лика свободы − тёмный и светлый, две стороны её − отрицательная (свобода от) и положительная (свобода для), два качества − «безосновная» свобода «в ничто» и свобода, укоренённая в добре, обретённая в истине, свобода во Христе.

Несмотря на то что человечество (философия, богословие, этика и т. д.) относилось всегда с подозрением к образу этой первой свободы − произволению («произволу»), тем не менее и она не может быть расценена иначе чем Божий дар. И она имеет непреложную ценность. И она свидетельствует о богоподобии человека, даже если человек может соблазниться этим своим богоподобием в силу данной ему свободы.

Однако существует проблема перехода низшего вида свободы в её высший вид. Очевидно, что произволение не может быть подавлено в человеке во имя свободы в добре, иначе последняя стала бы карикатурой на себя самое: насильственное уничтожение субъективного произволения приводило бы к созданию выморочного мира, где правит очередной великий инквизитор. Искоренение низшей свободы приводит к утрате и высшей. Она подменяется произволом великих инквизиторов и диктатурой необходимости, в противном случае ослушников ожидают аутодафе. Таким образом, «высшая свобода» при попрании низшей оборачивается для человека рабством.

Однако очевидно одно: свобода в добре и истине не есть уже свобода произвола, хотя и содержит его в себе в некоем преображённом виде. Непреображенный же произвол (своеволие и самочиние) сам встаёт на пути к свободе в добре и истине.

Преображение не уничтожает, а сохраняет и преобразует преображаемый материал. Преображённый произвол есть необходимое условие высшей свободы, её категориальный момент, принцип её самоосуществления.

Б. П. Вышеславцев применяет к произволу такого рода слово «сублимированный»[205], то есть возведённый от низшей категории к высшей, в отличие от профанации, низводящей высшие понятия к низшим, как это делал Зигмунд Фрейд, объяснявший все высокие стремления человеческого духа сексуальными влечениями, или Карл Маркс, сводивший жизнь духа к борьбе классов.