Православие и свобода

Этот соблазн прикрыть собственные религиозные или социально-политические соображения личностью Христа и пытаться поразить оппонента именем своего воображаемого сообщника, а то и вождя, всегда рождает блеф, будь то зловещая христианская утопия великого инквизитора, будь то забавные фантазии «на тему христианства» некоторых либеральных (и коммунистических) публицистов, пытающихся адаптировать Христа к духу времени.

Поскольку кодовым словом этого нового духа времени − его паролем − стало слово «свобода» именно в том земном смысле, как его трактует либерализм, то и задача такой публицистики сводится к весьма своеобразной интерпретации образа Христа: Христос становится исключительно фигурой политической: либералом, правозащитником и даже диссидентом. Именно это становится в Нём для духа времени «единым на потребу».

Такое утилитарное использование темы Христовой свободы неизбежно отсекает всё лишнее, не идущее к делу. Невостребованной оказывается та царственная Христова свобода, которая призвана нас освободить как раз от рабства систем и теорий, стихий и утопий, страстей и фантазий, законов и прав, грехов и болезней, «коммунизмов» и «либерализмов»…

Довольно характерна в этом отношении статья Зои Крахмальниковой «Иная мысль»[259]. Одна из глав так и называется «Первый диссидент», имеется же в виду Христос. Он и «первый инакомыслящий, распятый лжецами и фарисеями за своё инакомыслие». Кроме того, «весь подвиг Христа заключается именно в том, чтобы принять инакомыслие как мировидение, открытое человечеству Христом».

Инакомыслие Христа, по мнению публициста, состояло в том, что Он думал и говорил «о Боге, человеке, жизни, смерти и бессмертии совсем не то, что говорили до Его появления». Далее З. Крахмальникова проводит параллель между «инакомыслием» Христа по отношению к первосвященникам и диссидентским инакомыслием в эпоху КПСС и КГБ.

Итак, главным аргументом в пользу диссидентства Христа автор статьи считает тот факт, что Христос думал и говорил о Боге «совсем не то», что говорили о Нём раньше, и следовательно, Он опровергал и даже низвергал Своей проповедью религию Своего народа. Если бы дело обстояло именно так, то тогда действительно со страниц Евангелия на нас бы смотрел религиозный революционер, предлагающий Свою собственную «революционную программу» и поднимающий народ на бунт против существующих религиозных установлений. И в таком случае Христос действительно мог бы пополнить списки мировых революционеров и диссидентов и оказаться там в одном ряду, скажем, с церковными ересиархами или протестантскими реформаторами и даже, на худой конец, с нашими доморощенными религиозными диссидентами. Кстати, такая точка зрения на Христа как на религиозного бунтаря и возмутителя общества не является принадлежностью исключительно автора разбираемой статьи: нечто подобное думали о Христе именно первосвященники и фарисеи: Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом. Некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. С этого дня положили убить Его (ср.: Ин. 11, 48–49, 50, 53).

Закономерно, что такого же взгляда на Христа придерживаются и апологеты иудаизма, в частности известный публицист С. Лезов. В своих работах, посвящённых христианству, С. Лезов утверждает, что в иудейской истории никогда не имел места факт богоубийства: иудеи распяли «странствующего проповедника» и «бунтаря» Иешуа, угрожавшего национальной безопасности Израиля[260].

Поразительную интерпретацию получает эта же идея в постмодернистском романе лауреата Нобелевской премии коммуниста Жозе Сарамаго «Евангелие от Иисуса»[261], в котором Иуда − положительный герой − помогает Христу обмануть Бога и упразднить грядущее христианство тем, что выдаёт Его первосвященникам не как Мессию и Сына Божьего, а как бунтовщика и «Царя Иудейского»[262].

В эту роковую ловушку мысль человеческая попадает всякий раз, когда пытается вместить Христа в параметры земных чаяний и использовать Его в своекорыстных целях. Это неизбежно приводит к такому недопустимому смешению двух планов бытия, при котором небесное и трансцендентное, будучи преподанным в понятиях земного и имманентного, неизбежно профанируется. Боговоплощение отменяется: Христос объявляется человеком, и только человеком. Происходит подмена онтологического акта Искупления революционной политической акцией, в результате чего Царство Христово − это Царство не от мира сего (Ин. 18, 36) − получает транскрипцию вполне мирского, альтернативного государственного устроения.