Мы можем об этом говорить только очень условно, основываясь на евангельских свидетельствах.
Христос воскрес в том самом теле, какое имел. Все евангелисты подчеркивают факт пустого гроба. Их так поразил этот пустой гроб, что они постоянно возвращаются к этой теме. То есть тело Воскресшего – это то самое тело, какое Он имел до этого, однако в Воскресении оно изменилось, трансформировалось. Новая телесность Иисуса настолько одуховлена, пронизана Духом Святым, что апостол Павел прямо называет Воскресшего Христа Духом (см. 2 Кор. 3, 17).
В 15-й главе своего 1 Послания к Коринфянам он говорит, что как из посеянного в землю зерна вырастает растение, уникальное, прекрасное, совсем не похожее на зерно, так и тело Воскресшего Христа произошло из прежнего тела, но стало совершенно иным.
Воскресший изменился. Он изменился настолько, что отныне проходил сквозь стены и затворенные двери, Он мог оставаться неузнанным, и Его узнавали лишь в каком-то особом, Его лично знакомом жесте или слове. В Эммаусе это было преломление хлеба с двумя учениками… Или Христос мог быть узнан в каком-то специфически Своем слове, выражении. Вспомним, как Мария Магдалина принимает Воскресшего Христа за садовника, спрашивает, не он ли вынес тело Учителя и где-то спрятал, Иисус же говорит ей только одно слово: «Мария!», и Мария тотчас понимает, Кто перед ней.
Христос стал иным. Это утверждение Евангелия и Церкви. Но все же Христос был телесен. У Него было тело, и это подчеркивается многократно тем, что Он ел и пил, а однажды даже предложил Фоме (Фома все сомневался – не призрак ли перед ним, не галлюцинация) коснуться пальцами его ран.
Еще раз повторим, что у Христа было тело, но оно было совершенно отличным от обычного, земного тела, тела, данного нам в этой жизни.
Это очень важный вопрос. Действительно, мы не встречаем ни одного указания на встречу с Воскресшим Его врагов или недоброжелателей. А ведь это было бы так просто – явиться и всем доказать, что Иисус был не простым плотником из Назарета, а Сыном Божиим. Но ничего этого не произошло.
Почему? Прежде всего потому, что христианство не навязывает новую и блаженную жизнь в единстве с Богом, не принуждает к ней, но свидетельствует о ней.
Знаете, это как с ребенком. Мы, родители, счастливы, когда он нам доверяет, верит нам по любви, по велению сердца, а не по принуждению, не потому, что мы его заставили верить нам.
Заметьте, Христос являлся только тем, кто Его любил и ждал. Он являлся так, что мог быть и не узнан… Только какое-то Его слово, жест – и глаза тех, кто любил, открывались. И потом ученики спрашивали себя: разве не горело в нас сердце наше, когда мы говорили с этим человеком? А ведь эти люди смотрели на Иисуса, даже беседовали… и не узнавали, как будто пелена была на глазах. Здесь такой, наверное, механизм: когда человек внутренне становится готов к встрече с Воскресшим – она происходит.
Так же и в нашей молитвенной жизни. Пока мы носимся со своим скепсисом, критикой священных рассказов Писания и Предания, замкнуты в себе, отъединены от людей – мы не чувствуем Бога. Но когда мы как-то внутренне откроемся Господу – происходит встреча. И мы воистину чувствуем в нашей жизни присутствие Воскресшего и то, что Он действительно, воистину воскрес.
В рассказах о встрече с Воскресшим немало личного, сокровенного опыта. Во всяком случае, когда мы постоянно читаем об этом парадоксе: не узнан и вдруг узнан, – что это, как не свидетельство того, что для того, чтобы произошла встреча, необходимо быть к этому внутренне расположенным…
Но все же к одному внутреннему опыту сводить встречи апостолов с Воскресшим нельзя.
Перед апостолами стояла совершенно уникальная задача. Самая высокая задача – свидетельствовать перед лицом мира о Благой Вести Иисуса Христа, о Воскресении.