Православное учение о личном спасении. Спасение как процесс

Исключительное использование формальной логики было для него невозможно по причине уже накопленного богатого жизненного опыта человека, пережившего в своей жизни нищету и достаток, голод и относительное благополучие, тюремное заключение и свободу, в первую очередь внутреннюю. В его жизни были и восторг творчества, и рутина жизни советского инженера; была череда в смене мест жительства и работы из-за преследования властей за свои убеждения, были дружба и предательство, и потери близких, и ощущение неизбежного конца, и обретение новых надежд и перспектив. Не раз ему приходилось делать выбор между карьерой с последующим повышением собственного советского статусного благосостояния и личными убеждениями, неизбежно приводившими к лишениям во имя Христово, ссылке, угрозе нищеты и смертельно опасному общению с органами госбезопасности. С юных лет, даже в школьные годы и годы учебы в Технологическом институте, Институте иностранных языков и Консерватории, он не скрывал своих убеждений и был готов нести всю полноту ответственности за это. Была ли это отвага? Сам владыка говорил, что это был вполне осознанный путь личного спасения в «мерзости бытия», данного как испытание. Поэтому на стержень логики оказался органично и с чувством меры нанизан собственный житейский и профессиональный, прежде всего – педагогический, опыт, свои знания в области психологии и юриспруденции, мировой литературы и культуры в целом, истории церкви и этики, иностранных языков и богословских мнений. И все это здание рассуждений покоилось на мощном фундаменте церковной традиции, начиная со Священного Писания, которое владыка знал практически наизусть, и заканчивая трудами Святых Отцов самого разного времени, но преимущественно древними. «Синтез религии и науки, это то, о чем так много и горячо говорят сегодня, и что уже давно осуществлено в образцах подлинного богословия. Богословие, имеющее своим предметом исследования, в том числе и весь – без исключения, – Божий мир во всех его проявлениях, в самой методологии своей имеет научный синтез».[4]

В результате его подход к рассматриваемому предмету можно назвать рационализмом, далеким от позитивизма, поскольку в основе рассуждений лежал собственный опыт и пережитый им заново опыт людей, заботившихся о собственном спасении до него. Поэтому, ставя вопрос о собственном спасении, владыка Михаил задается вопросом мотивации ко спасению, которая может возникнуть у верующего человека. Страх наказания и надежда на воздаяние в загробной жизни, по мнению владыки Михаила, не могут считаться позитивными (в нравственном отношении) стимулами ко спасению, хотя и свойственны человеку в определенные периоды развития его личности. Далее уважаемый автор заключает, что спасение как состояние соответствует понятию святости, и выясняет, что святость предполагает в человеке развитые чувства веры, надежды и любви. Именно на любви, по мнению владыки Михаила, основывается взаимообщение человека с Богом и, стало быть, спасение человека. Однако ответственность человека перед Богом и самим собой заставляет его признать невозможность достичь Царства Небесного собственными усилиями, поскольку над человеком довлеет наличие греха. Только Бог Своей благодатью может помочь человеку преодолеть склонность ко греху. Спасение представляется преосвященному автору сотрудничеством благодати Божией и человеческого усердия. И здесь, как бы замыкая круг, владыка Михаил снова приходит к необходимости привычки к духовной жизни, воспитания и страха Божия, однако на более высокой ступени развития человеческого самосознания, когда страх является не первопричиной его желания спастись, а результатом его жертвенной, по подобию со Христом, любви.

В ходе этих рассуждений автору пришлось решать множество побочных проблем. Так, рассуждая о вере, владыка Михаил охарактеризовал несколько различных чувств, и выбрал из них то, что лучше всего подходит к определению убеждения истинного христианина. Однако он не мог назвать неискренним христианином М. Лютера, и потому возникла необходимость довольно подробно объяснить, почему представления о спасении только верой (sola fide) противоречат евангельскому контексту и не подходят православному христианину, а теперь непопулярны и среди протестантов. Несколько раз автору пришлось решать проблему предопределения, которую он чаще всего характеризует цитатами блаженного Августина. Владыка Михаил приводит различные ответы на вопрос, как субъективно может и должна преломляться объективная истина доступности спасения для каждого христианина, которые иначе преломляются в разных церковных традициях.