Православные христиане в СССР. Голоса свидетелей

Я прихожанка Никольского храма со дня его открытия в 1992 году. Храм наш старинный. Здесь с незапамятных времен стояла деревянная церковь. В 1845 году князь Александр Петрович Оболенский на месте деревянного храма каменный поставил.

Храм в 1930-е годы закрыли, а открыли только в 1992-м. На Вербное воскресенье здесь была первая служба. Окна выбиты, купол снарядом поврежден – в войну бои здесь шли. Мусор убрали, удобрения (в храме размещался склад минеральных удобрений) и служили первую службу. Как наш храм радовался! И мы вместе с ним…

Вот уже двадцать три года, как пою я на клиросе. Мне семьдесят девять лет. Скоро, Бог даст, восемьдесят стукнет.

Первые детские воспоминания

Родом я из деревни Жуковка Калужской области. Первые детские воспоминания у всех разные. У меня перед глазами – маленькая избушка: коридор, сенцы, комнатка, что и кухней, и спальней, и гостиной служила, печка, лежанка, стол большой обеденный, лавки. Мама моя, Серафима, работала на торфянике. Машины доставали торф, его резали на кирпичики, сушили на поддонах, отвозили на предприятия и топили им промышленные печи. Маму за ударную работу наградили швейной машинкой, и она обшивала всю деревню. Папа был сиротой, но не пропал, сумел выучиться, работал в колхозе счетоводом.

Как я в пять лет оказалась в плену

Помню, как в нашей избушке во время войны стояли кавалеристы. В 1942 году мне исполнилось пять лет, и я оказалась в плену.

Кавалеристы сказали нам: «Эвакуируйтесь, мы вынуждены отступать». А мы и не знаем, куда идти. В соседней деревушке Ожигово (сейчас ее больше нет) жили наши дедушка с бабушкой и невестка с пятью детишками. Дядья воевали. А других родственников нет. К кому ехать? Долго нам раздумывать не пришлось – на следующий же день началась стрельба. Попрятались мы по погребам. Кто остался жив, а кого так и засыпало в этих погребах… Вышли – деревня горит, танки, немцы с автоматами через плечо. «Шинель, шинель!» – кричат. Я только много дней спустя поняла, что это они не шинель просят им дать, а приказывают «шнель» – «быстрее».

Анна Ивановна Казенкова на клиросе Никольского храма

Больше мы никогда нашего дедушку не видели

Дедушка в своей деревне нашел лошадку, отправил на ней невестку с детьми, так они немцев даже и не увидели, спаслись. А бабушку за нами послал, она прибежала, хотела нас увести в Ожигово, но было уже поздно. Дедушка не выдержал, пришел сам за нами. Так бабушка и дедушка вместе с нами оказались в плену. Деда очень быстро увели от нас – один предатель донес, что его сыновья воюют. Больше мы никогда нашего дедушку не видели. О его судьбе мы узнали только после войны: его расстреляли.

Дед был высокий, сильный, умный. Работал лесником. Если в деревне начиналась драка, сразу звали: «Семен!» Он приходил и быстро разнимал драчунов. Мог спастись от немцев – до Ожигово они не дошли, но его большое доброе сердце не позволило ему одному спасаться, без детей и внуков.

Немцы в нашей деревне были недолго, неделю примерно. А потом всех деревенских, кто остался в живых, погнали за собой. Кто идти не мог, стреляли на месте. Скотину деревенскую тоже всю забрали. И гнали ту скотину впереди нас.

По всей Белоруссии стояли виселицы с повешенными

И шли мы вместе с немцами до самой Белоруссии. Сквозь войну, сквозь бомбежки. Старых, слабых убивали. Помню, после бомбежки на кустарнике одеяльце детское и тельце младенца на нем. Как летело от взрыва, так и осталось. По всей Белоруссии стояли виселицы с повешенными, их не давали снимать.

В одну из бомбежек мне осколком задело бедро. Я истекала кровью, немец-врач меня перевязал.

Нас ничем не кормили. Что найдешь, то и твое. У младшей сестренки от цинги в щеке дыра образовалась насквозь. Помню, лошадь лежит убитая. Съели мы эту лошадь. Каски солдатские, что вокруг валялись, подбирали, в них и варили. Где картошку найдем, где свеклу. В одном озере раки просто кишели, так много их было. Тоже их варили.

Сима, там твою дочку убили у столовой!

В одной из белорусских деревень остановились надолго. Мы, дети, ходили с котелками побираться в школу, где немцы сделали свою столовую. Я была самая маленькая и щупленькая. Увидят меня: «Киндер, ком!» Давали шоколад, хлеб, наливали в наши каски суп, кашу.

Налили мне как-то в каску суп. Понюхала – аж голова закружилась от голода. Одна не стала есть. Несу каску бережно маме с сестренкой. Вдруг вижу: сидит громадный рыжий немец. Манит меня, хлеб протягивает. Как же я обрадовалась! Подошла, а он внезапно на меня автомат наставил и холостыми очередь как даст. Я упала и потеряла сознание. Весь суп на себя опрокинула. Успела только услышать грубый мужской гогот.