Правосудие Бешеного

— О чем ты говоришь, до… — Он осекся, не желая лишний раз его раздражать. — Гоча-Курды, поверь мне, в последний раз я общался с Долей с полгода назад… — Взгляд его зеленых глаз был так безвинен и предан, что многие купились бы на него, но только не Гоча-Курды.

— Не погань мои уши, сучара! — взревел он. — Перед смертью Доля признался, что именно он предупредил тебя о решении сходки!

— Но я же все отдал! — жалобно проскулил Джанашвили. — Все пятнадцать миллионов долларов и брюлики на пять миллионов!

— Ты откупился за общак, но ты не откупился за смерть Амирана-Мартали, гнида! — Глаза Гочи налились кровью гнева.

— Клянусь мамой своей: не виновен в смерти твоего уважаемого племянника!

— всхлипнул Нугзар, падая на колени. — Ты же знаешь, мы с Амираном приятелями были, я ему обязан своей свободой и потому никогда бы не стал желать ему чего-то плохого! Клянусь!

— Не погань своим подлым и лживым языком светлое имя Амирана-Мартали, паскуда! — Казалось, что Гоча готов броситься на Джанашвили.

— Клянусь всеми своими предками: не я заказал твоего племянника! — всхлипывая, в отчаянии выкрикнул тот.

— Тогда кто?

— Это Велихов! — Ощутив животный ужас за свою жизнь, Джанашвили без колебаний сдал своего партнера. — Это он, боясь, что твой племянник может помешать его бизнесу, обратился к тайному Ордену с просьбой убрать его! Поверь мне, это правда! Можешь убить меня, если я вру!

В его голосе было столько отчаяния, что Гоча-Курды решил ему поверить, но…

— Ладно, попытаюсь поверить, что не ты виновен в смерти Амирана! Тогда ответь мне: кто виновен в смерти его жены и дочери? — Гоча взглянул на Джанашвили злыми немигающими глазами.

Огромным усилием Джанашвили удалось сохранить бесстрастное лицо. И черт его дернул расправиться с ними! Правду говорят: жадность фраера сгубила. Здесь нужно все отрицать и придерживаться официальной версии: сгорели. Почему? Откуда ему знать? Следствие установило: это был несчастный случай. Так жалко этих бедняжек! Он, как и обещал Амирану, всячески им помогал: и деньгами, и продуктами, и транспортом… Единственный, кто может опровергнуть его слова, — мертв, а мертвые молчат!

Все это в мгновение ока пронеслось в мозгу Джанашвили.

— Откуда мне знать что-то другое, кроме того что выявило следствие? Несчастный случай! Какой страшной смертью погибли эти бедняжки! — Нугзар участливо вздохнул и покачал головой. — Какое горе! Ведь я, как и обещал вашему племяннику, столько помогал им! И деньгами, и продуктами, и транспортом! Они ни в чем не нуждались! Бог видит, что я любил их…

— Тебя, падаль, не Бог сейчас видит, а тот, кому ты поручил убить этих ни в чем не повинных бедняг! — с трудом сдерживаясь, чтобы не броситься на эту сволочь, медленно проговорил Гоча-Курды, чеканя каждое слово.

— Неправда! — судорожно вскрикнул Джанашвили. — Никому я не поручал убивать их! Меня кто-то хочет подставить, потому и наговаривает! Пусть в лицо мне скажет!

— В лицо? Хорошо! — неожиданно спокойно произнес обвинитель. — Идем к машине!

— Идем! — с вызовом согласился Нугзар.

Ему показалось, что он сумел преодолеть самое страшное, сумел зародить сомнение, и человек, с которым сейчас его сведет Гоча-Курды, никак не может быть Слюнявым, а кто-либо другой будет только произносить слова, а слова и есть слова. Нуга даже повеселел, и на его бледном прежде лице проступил румянец.

В «Мерседесе» сидел только водитель, который, едва они подошли, открыл заднюю дверцу, и на сиденье Джанашвили увидел телевизор-двойку.

— Что, кино сейчас будем смотреть? — весело осклабился Лысый Нуга.

— Угадал: кино! — хмуро бросил Гоча-Курды и кивнул водителю.

Вспыхнул экран, и через какие-то секунды Джанашвили так побелел, что это было видно даже в сумерках: еще не досмотрев до того места, когда Слюнявый с потрохами сдает его, он понял, что все кончено. Тем не менее попытался ухватиться за соломинку:

— Эта сволочь специально подставляет меня: он всегда меня ненавидел и захотел отомстить! Не виновен я в их смерти! Не виновен! — И его голос, и все его тело дрожали так сильно, словно на дворе стояло не теплое лето, а морозная зима.

— Если бы ты, мразь, честно признался в этом страшном злодеянии, то я бы просто пристрелил тебя, как бешеную собаку… — Голос Гочи был усталым и брезгливым: от брезгливости он даже скривился и совсем тихо закончил свою мысль: — Но ты сам себя перехитрил…

На следующий день на трассе, ведущей к границе с Германией, австрийская дорожная полиция нашла совершенно исправную машину с мертвым телом, которое было буквально искромсано каким-то острым предметом. Единственное, что осталось в целости и сохранности, это лицо, искаженное застывшей страшной гримасой, и пальцы рук. Труп отвезли в морг ближайшего городка, где патологоанатомы пришли к следующим выводам. По всей видимости, над беднягой измывались, пока он был жив, до того момента, когда он умер от страшной боли: не выдержало сердце. Других причин смерти вскрытие не обнаружило.